Игорь Край «Час дурака»

Иллюстрации Марии Кустовской

— Господин директор, у меня две новости: плохая, и, как говорится, хорошая.

Мерников, сопя, вписался в кресло и с ожиданием уставился на Царского.

— Начните с хорошей, — благосклонно кивнул Царский. Вильям Мерников ему нравился. Причем, как ни странно, нравился именно своими неряшливостью, полнотой и ранней залысиной на лбу. В мире пересаженных волос и тренажеров на нем просто отдыхал взгляд. Вот ведь, живет же себе человек, и ничего ему…

И на чертей Мерников не обращал никакого внимания. Вот Любочка, кажется, побаивалась их, хотя и притворялась, будто не видит. Последнее время Царский старался не вызывать ее в кабинет, когда приходили черти.

— С хорошей не могу, — вздохнул Мерников. — Только с плохой. Иначе нарушится связность изложения.

Ему бы еще перейти с «господина» на «Алексей Палыча», подумал Царский. Но Вильям, увы, относился к поколению, почитавшему отчества архаическим излишеством и отклонением от мирового стандарта, и мог выбирать лишь между фамильярным обращением по имени и официальным «господин Царский». Первое было несообразно субординации, а второе — застарелым привычкам Царского, ставшего Палычем еще в те счастливые времена, когда Вилли ходил пешком под стол.

— Итак, плохая новость: процесс мы проиграли. Хорошая: размеры возмещения удалось сократить с полумиллиона до двухсот пятидесяти тысяч.

— Ай-ай-ай, — закручинился Царский.

— Надо же…

Речь шла об иске некой гражданки Савской. Страдая ангиной, бедняжка пила охлажденный апельсиновый сок «Вергуд», что вызвало тяжелые осложнения. По всей видимости, на голову. Иным образом Царский не мог объяснить тот факт, что Савская подала в суд на фирму-производитель сока. Несчастная женщина утверждала, что не была информирована об опасности употребления холодного сока во время ангины, потому фирма должна оплатить ей моральный и физический ущерб.

«Зыбкая вещь — человеческий рассудок», — подумал Царский. Черти развели руками.

— Ей уже лучше?

— Кому? — не понял Вильям. — А… Савской… Лучше. Куда уж… Чтоб ее…

Черти решительно отказались.

— Ее уж отпустили?

— Отпустили?

Мерников растерянно завертел головой.
— Да! — где-то подле корзины для бумаг глаза Вильяма, наконец, настигли сбежавшую мысль. — Да, и еще нам, конечно, придется оплатить судебные издержки. Но это — мелочь.

На этот раз Царский промолчал, и обеспокоенный Мерников счел необходимым завершить выступление на жизнеутверждающей ноте.

— Главное теперь что? Главное — принять меры, исключающие повторение подобных инцидентов в дальнейшем!

Черти за его спиной закивали. Они тоже любили Мерникова.

— Я тут… — менеджер сделал значительное лицо и с кряхтением полез куда-то под стол. — Я тут, господин директор…

* * *

С каких пор все стало так плохо? С каких пор глупость стала оправданием безответственности и окончательно утвердилась в числе фундаментальных прав человека? Со времен «Восьмого обезьяньего процесса»?

Нет, пожалуй, совсем плохо стало после «Осуждения Эйнштейна», когда в ходе судебного разбирательства было установлено, что теория относительности неверна, так как доказательства ее истинности слишком сложны для понимания присяжных. В отличие от доводов стороны обвинения, напиравших на то, что теория разлагающе действует на умы, внушая подрастающему поколению мысли об относительности морально-нравственных норм. Да и вообще… Из сомнительной научной гипотезы она давно превратилась в идеологию. И лица, осмелившиеся поставить ее под сомнение, подвергаются гонениям еще в учебных заведениях. Даже исключаются из них за неуспеваемость.

А вскоре обсерваторию в Пулково преобразовали во Всероссийский Центр Астрологического Прогнозирования. Зачем астрологам могла понадобиться обсерватория, кстати, так и осталось загадкой для Царского. Все равно аппаратура не могла увидеть планеты в тех созвездиях, где им полагалось быть согласно астрологическим таблицам двухтысячелетней давности. Смещение Солнца относительно оси Галактики…

Впрочем, как бы астрологи вообще могли стать астрологами, если бы имели элементарные познания в области астрономии?

«Ну, в конце концов, я тогда ничего не потерял. Астроном из меня, правду сказать, был вовсе никакой».

* * *

Мерников тем временем уже бойко вертел в руках зеленый бумажный пакет апельсинового сока, вслух зачитывал надписи, и, тыча коротким пальцем, рассказывал, куда именно их следует переместить. Дабы освободить пространство для новой.

Надписей было много. Самая крупная и яркая из них объявляла, что апельсиновый сок «Вергуд» предназначен для питья. Серия компактных иллюстраций разъясняла покупателю, как именно надлежит вскрывать пакет, а расположенный ниже красный шрифт уведомлял, что фирма не несет ответственности за любые повреждения, нанесенные покупателем себе в процессе вскрытия пакета ножницами с затупленными концами. А также о том, что использование для данной операции любых иных инструментов и приспособлений (как-то: станков сверлильных, аппаратов сварочных, пил цепных и циркулярных и т. п.) категорически запрещено.

Другая сторона пакета была занята обширным перечнем болезней, могущих влечь за собой противопоказания к употреблению апельсинового сока, а также таблицей, указывающей безопасную дневную дозу в зависимости от веса (для взрослых и детей отдельно). Наконец, заметка на дне емкости глубокомысленно сообщала, что, ежели вскрытый пакет перевернуть, сок обязательно выльется.

Все инструкции выполнялись крупным шрифтом (в расчете на людей с ослабленным зрением) и формулировались в самых простых выражениях (в расчете на людей с ослабленным интеллектом). Вплоть до недавнего времени Царский был уверен, что всякого попытавшегося упиться соком «Вергуд» до смерти, а затем подать иск на производителя, будет ожидать жестокое разочарование…

«Но нет защиты от дурака».

…Суд решил, что потерпевшая не обязана была понимать опасность употребления охлажденного сока при простудных заболеваниях. Да, в детстве она слышала, что, когда болит горло, нельзя есть мороженое, но… Но ведь сок и мороженое — не одно и то же, правда?

«И что только делать с ними?»

— Чудо, что эта Савская им еще и ноги себе не ошпарила, — вздохнул Царский.

Он думал, что шутит. Черти с готовностью захихикали, но Мерников лишь ухмыльнулся со значением.

— Не-е-ет. Как бы она смогла? Здесь же написано: «Предназначен для питья»…

— Хотя… М-м-м… — взгляд менеджера стал отсутствующим. Мерников потеребил нижнюю губу. — Хотя… Ноги мыть и воду пить! Да! Конечно! Господин директор, вы гений!

Царский без энтузиазма хмыкнул. Внезапно у него разболелась голова.

«Что за безумие, в самом деле?»

— Конечно же! Из того, что сок предназначен для питья, вовсе не следует напрямую, что он не может быть предназначен и для чего-то другого! — возбужденно продолжал Вильям. — Так что меняем редакцию на… На… Хм…

А вот здесь все, как видно, оказалось непросто.

— Я еще подумаю над этим, господин директор.

— Подумайте, — равнодушно разрешил Царский.

«Это бессмысленно».

«Все бессмысленно. Можно придумать любую инструкцию, но нельзя обязать дурака понять ее. Они теперь имеют право не понимать. Они даже не обязаны суметь ее прочесть… Удивительно, что они сами еще не поняли этого и учат грамоту».

«Впрочем, неудивительно, что не поняли. Они же дураки».

Но упорный Мерников уже думал. Устремив невидящий взор на пакет, он тяжело вздохнул и принялся скрипеть креслом.

Только что ведь не скрипело, поразился Царский, новое совсем. Что за талант у него — вещи ломать?

— Еще что-то, Вильям? А то…

— Ох! — спохватился менеджер. — Извините, господин Царский. Действительно, еще один вопрос. Вот. Схемка.

Мерников схватил пакет и ткнул пальцем в иллюстрацию, поясняющую потребителю, как правильно подносить стакан с соком ко рту.

— Да? — заинтересовался Царский, гадая, что же может быть не так в схематичном изображении человеческой головы.

— Дело в том, что здесь… Э… У него… Э… — Вильям тянул с видом человека, не решающегося сказать нечто слишком уж страшное, либо слишком уж безумное.

— Ну? — поощрил Царский.

— Славянские черты, — выпалил наконец Мерников и отвел глаза.

— Славянские? Ай-ай-ай… — не стал перечить Царский. Но все же не удержался и добавил:

— Быть не может!

И не могло. Требовалось буквально сверхъестественное воображение, чтобы приписать нарисованному болванчику вообще какие-либо черты.

Мерников гримасничал и мялся, словно понимал все это и сам.

— Ну, или, во всяком случае, он белый, — выдавил Вильям, глядя в сторону. — Это не политкорректно. Могут быть претензии. К «Артору» уже были.

«Так и надо им, конкурентам. Не нам же одним такое счастье», — захихикал кто-то дурной и малознакомый в мозгу Царского. Черти с выраженными славянскими чертами плясали вокруг него. Плясали и пили сок «Артор».

— Рисуйте черным, — мягко предложил он.

— Думал. Не поможет, — сморщился Мерников. — Все равно будут претензии… От других.

— Зеленым? Красным?

— Политика!

— Синим?

— Ох… Чур, чур меня… Тогда уж точно не отсудимся.

— Да почему же? — не сразу сообразил Царский. — Ах да… Почти голубой. Черт.

Черт обернулся. Но Царский только махнул ему рукой: не ты, мол…

— То есть, какой бы цвет мы ни выбрали…

— Да, — просто подтвердил Вильям.

«Любое решение будет неправильным, так как ошибка не в картинке, а в тех, кто на нее смотрит! Ужас, ужас».

— Что ж… Рисуйте его семью цветами в радугу, — приказал Царский. — Посмотрим, как тогда они выкрутятся.

Мерников безнадежно кивнул.

Царский устал. Голова разламывалась, и черти вели себя безобразно. Один из них даже попытался стащить со стола декоративный чернильный прибор. Царский хлопнул его по пальцам. Мерников вздрогнул.

— Это еще не все, господин директор, — сообщил он с видом человека, приберегшего лучшее на десерт.

Царскому было все равно.

— Я тут посоветовался с экспертами… Придется что-то делать с названием нашего продукта.

— С названием? — зачем-то переспросил Царский.

— С названием. Смотрите, господин директор: в слове «Вергуд» шесть букв. Так?

Царский сосчитал.

— Так.

— А первая буква «В» — третья в русском алфавите.

Царский кивнул.

— Ну? И что получается?

Царский сосредоточился, но ничего особенного не получилось. Шесть букв. Первая — третья по алфавиту. И что?

— Получаются три шестерки, — открыл Мерников. — Число зверя.

Черти зааплодировали.

— Да, — оценил Царский. — Ловко. И что?

Мерников почему-то испугался.

— Но, господин директор, все это очень серьезно, — запричитал он. — Возможны иски от религиозных организаций. Хотя бы от сатанистов. Это же их бренд!

Царский лишь неопределенно пошевелил бровями и уставился на собственные пальцы.

— Появилась программа, анализирующая графику и текст. Она безошибочно находит коммунистические, сатанинские, нацистские и масонские символы… Везде их находит. Это ужасная программа, но она уже в свободной продаже, и скоро будет у всех… У каждого идиота.

— У каждого идиота… — эхом повторил Царский. — Прекрасно…

— Но ведь это же… — внезапно склонился он к Мерникову. — Это же глупости. Да? Там нет трех шестерок. Да, если б и были. Просто число. Глупости.

Удовлетворенный выводом Царский откинулся в кресле.

— Глупости!

Вильям горько вздохнул.

— Так-то оно так, господин директор. Глупости. Да ведь они же на то и идиоты, чтобы глупости думать.

Царский долго молчал.

— Значит, «беречь от дураков», — неожиданно произнес он. — Убрать все предупреждения. Оставить одно: «Сок «Вергуд». Беречь от дураков».

Мерников почесал в затылке. Отчаянная надежда мелькнула на его лице. Мелькнула и пропала.

— Нет, — разочарованно вздохнул он. — Ничего не получится, господин директор. Нас сразу же обвинят в дискриминации по интеллектуальному признаку.

Царский не ответил.

— Так, я пойду, господин директор? — выждав немного, поинтересовался менеджер. — Я лучше позже зайду.

— Конечно, конечно! — спохватился Царский. — Ступайте…

Дверь за Вильямом тихо затворилась.

* * *

— Видели? — спросил Царский у чертей.

Они видели.

— Бред, — утвердительным тоном сказал Царский. — И ведь, главное, бред-то какой бездарный. Одно и тоже: Любочка или Мерников со своей ересью. Савская, ангина, дискриминация, три шестерки… Тройка, семерка, туз… Не могу больше.

Он заплакал.

Черти обступили Царского. Они вздыхали и сочувственно заглядывали в глаза.

…Мы стали терпимы, и это хорошо. Мы стали терпимы к политическим убеждениям, а затем и к сексуальной ориентации. Мы стали терпимы к пороку, почему-то сделав исключение для курения. Мы стали искать оправдание действиям преступника в огрехах его воспитания. Может быть, в этом что-то есть.

…Может быть, в этом что-то есть, но как же и когда получилось, что глупость из простительного изъяна превратилась в норму, и понимающие оказались вынуждены равняться на непонимающих?

…Ну как же! Ведь это справедливо. Понимать теорию относительности и разбираться в эволюционной биологии могут не все. И это не говоря уже о квантовой механике… Этому нужно посвятить годы. Возникает неравенство: одни понимают, другие нет. Это не политкорректно. Чудесное сотворение мира в готовом виде за шесть дней шесть тысяч лет назад — политкорректнее, так как этого не понимает никто. И не должен понимать. Равенство.

— Бред? — снова спросил Царский. — Скажите — разве не бред?

Черти уверенно согласились.

— Врете, — беззлобно уличил их Царский. — Сами вы бред. Галлюцинации. А этому теперь в школах учат. Так-то!

«Но — будем мыслить логично! — этого же быть не может. Ни Савской, ни шестерок в штрихкоде. Ни астрологов в Пулково. Значит — бред. Конечно же, — бред. И значит, реальны черти».

«Выбор. Хе».

Никакого выбора.

На самом деле, мне должно быть все равно, сказал он чертям. Меня должна интересовать только прибыль. Если меня, предпринимателя, начнет интересовать что-то, кроме прибыли, я стану слишком сложен для понимания. Недоступен бедным. И подпаду под статью о запрете дискриминации по интеллектуальному признаку. И тогда меня осудят. Может быть, даже признают ложным и несуществующим.

А прибыль не страдает. Расходы на оплату по искам включены в цену. Покупатель платит за все. Он всегда за все платит. Всего-то и нужно, чтобы конкуренты теряли на всяких там савских не меньше нашего. А это не трудно.

Но тогда почему мне не все равно?

Может быть, потому, что даже в учебных заведениях, готовящих персонал АЭС, вместо сомнительной ядерной физики ныне преподают теорию энерго-информационных полей? Причем без дискриминации по интеллектуальному признаку. А значит, глобальный абзац — ха-ха! — теперь лишь дело времени, и притом времени небольшого?

Черти, шмыгая носами, утирали слезы.

Да не бойтесь вы, поморщился Царский. Вам-то ничего не будет. Ни от радиации, ни — вообще… Вы же — как их, мать их? — о! — биополевые мыслеформы, микролептонные структуры, выходцы из параллельного измерения. Или времени? Забыл… Да и без разницы.

Параллельное измерение — это вам не «е равно эм-цэ-квадрат», это просто, это каждый понимает. Вы просты и, если хотите знать, даже одобрены церковью. Ваше существование подтверждено многочисленными свидетельствами. Обновленная синкретическая наука сейчас только вами и занимается. Чертей ловит. Хе-хе!

Это я вам мерещусь, а не вы мне.

Вы хоть верите в меня? Хоть немножко?

Черти посовещались, но, кажется, к единому мнению не пришли.

И правильно.

Это не реальность отрицается моим сознанием.

Это мое сознание отрицается реальностью.

Царский выдвинул правый ящик стола.

Пистолет был новый, о чем свидетельствовали густо покрывающие вороненую сталь инструкции.

«Сдвинуть до щелчка».

«Жать сюда».

И, конечно же: «Не направлять на людей, опасно для жизни».

Ну еще бы…

Идиоты , для чего он нужен тогда, по-вашему?

Черти вытянулись и почтительно умолкли, взяв вилы на караул.

Нет… Будь я проклят, если застрелюсь из такого позорного пистолета…

Будь я проклят.

* * *

Закрывшись в своем кабинете и не реагируя на стук и звонки, Царский плакал и разговаривал с чертями до самого вечера. Потом черти оделись в белые халаты, ненавязчиво отобрали у него пистолет и профессионально вкатили укол в ягодичную мышцу.

«Хо! Да это же санитары! Я сошел с ума! — сообразил Царский. — Я сошел с ума. Теперь все будет в порядке».

Теперь все будет в порядке.

Теперь все будет в порядке. Не попросить ли мне слона? Нет…

— Карету мне, карету! — закричал он, когда его проносили через охрану.

Карету подали.

© И. Край, 2007