Началось всё с Антоновки. Потом уже двинулись Горшки, Кислое, Чубурки, Малая Сая и Бабино. Хуторок Жижица, в котором всего-то три домишка, но зато прелестный яблоневый сад, отправился одним из последних.
Деревушки уходили с людьми, домами, плетнями, скарбом… и даже верхний, плодородный слой почвы забирали. Оставалась только гигантская чёрная проплешина. Ровно как после пожара.
Верный Прошка доложил сразу, как узнал от Антипа с конюшни, которому рассказал управский писарь. Тому, в свою очередь, весть донесла Машка антоновская. Ночью к писарю приходила, а вернулась — нет Антоновки. Только вдалеке тёмной точкой что-то движется.
В поместье поднялся переполох. Все кричали, галдели, не верили, крестились, взывали к высшей справедливости и грозили карами небесными. Лишь барин Сохновский присутствия духа не терял. Собрал, кого смог, из мужичков служивых, и поехали они смотреть, что происходит. Верного Прошку с собой прихватили, чтобы сразу плетьми пороть, если шутить удумал.
Перво-наперво сунулись в Жижицы — всё как говорено. Голая земля, ни травинки. И сад весь ушёл. Потом доехали до Горшков, но и там пусто. В остальные места заезжать не стали, в погоню бросились.
К вечеру нагнали Чубурки. На ночлег они встали или выдохлись — кто ж его разумеет. Местные глаза прячут, говорят, что знать ничего не знают, а морды довольные и хитрые, на кого ни посмотри.
Нескольких выпороли — толку никакого, только руки устали.
Погнал тогда барин деревенских строить на пути Чубурков стену из камней да ветвей крепких. Хоть ворчали люди, но работали, ведь стояли поодаль мужички, и сабелька у каждого на поясе. А у Сохновского и вовсе пистоль!
В ночи достроили, и отпустил тогда барин деревенских по домам, а сам с мужичками на ночлег в поле встал, чтобы посмотреть, что же будет.
И посмотрели. С утра Чубурки доехали до стены, а затем двинулись вместе с ней. Катят бодро, словно на брёвнах, но никто не тянет, никто не толкает.
Нахмурился Сохновский. Двоих мужичков отправил с наказом, а сам с остальными за деревушкой следом поскакал. И чем больше наблюдал, что же там происходит, тем больше серчал. От его вида боязно мужичкам стало, так что вскоре они все подотстали, и только верный Прошка рядом держался.
А местные в Чубурках спокойно по двигающейся земле гуляли, будто ничего не происходило. И словно не замечали, как одни леса другие сменяют. А то, что барин с мужичками едут поодаль и всё никак догнать их не могут, так в том ничего странного и нет. Ну хочется так барину, мало ли чем он там занят. В барские дела соваться не след.
К вечеру вернулись те, кого барин утром отсылал, и попа с собой привезли. Коней погнали вперёд, попа перед Чубурками высадили, прямо на пути у непокорной деревушки.
Поп принялся крёстным ходом нечистого изгонять да святой водой брызгать. А Чубурки ползут себе дальше, и ничего им не делается. Как вплотную к попу приблизились, тот закричал громче прежнего и руки к небу простёр.
Но не разверзлись небеса, а вот сам поп едва туда не угодил. Чубурки на таран пошли, и вскоре уже сидел поп на стене, ногами размахивал и истошно причитал. Просил остановить, слугу божьего не мучить и не позорить.
Барин и мужички не выдержали. Захохотали так, что дышать стало тяжко. А Прошка так и вовсе с коня свалился и под копыта попал. Синяками отделался, но ещё больше остальных развеселил.
Ночью Чубурки вновь встали на постой, а Сохновский с мужичками совет держать стали. Долго думали, но кое-чего решили. Нашли хату хорошую, крепкую, разогнали хозяев по соседям ночевать, а сами внутри расположились.
Спать легли, но караульного выставили. И утром он-то их и разбудил. Кинулись на улицу, а там Чубурки уже двинулись дальше. Хата с мужичками и Сохновским осталась стоять одна в чистом поле. И едва выскочили, на коней влезли, следом поскакали, как видят — ночное пристанище своих побежало догонять. Катится шибко, даже коней перебегивает.
Барин долго-долго на хату смотрел, ликом серчал, а потом не выдержал, достал пистоль, да и выстрелил. Попал в крышу, солома загорелась, но всё одно — хата дальше едет.
Огонь разгорался, перекинулся на поленья, затрещал, разбрасывая искры в разные стороны, и начала хата замедляться, а после и вовсе остановилась. А как она встала, так и земля под ней притихла. Стоит хата на лесной опушке, догорает.
Мужички сгрудились рядом, на огонь смотрят и обсуждают, что надо бы догнать Чубурки, а ночью дома все пожечь. Деревенских собрать в одну кучу, а после по другим хуторам и деревням рассовать. Обрадовались, хотели уже в погоню мчаться, да только Прошка всем напомнил, что остальные деревеньки тоже того. Тронулись, в общем.
Так огорчились, что Прошке едва опять не досталось. А людские кулаки побольнее иной раз бьют, чем копыта лошадиные, ведь знают, куда и как сильно.
Сохновский в споре не участвовал. Сидел на коне, сгорбившись. Думу думал и удумал. Собрал мужичков и назад отправил. Оставил при себе только двоих и верного Прошку. Двинулись дальше быстро-быстро. К полудню нагнали Чубурки. Те переползли реку, покинули вотчину Сохновского и на чужие земли встали. Что встали — это точно. До ночи далеко, а погляди же ты.
Призадумался барин, двинулся в объезд. И верно, через пару вёрст встретил и Жижицу, а после Горшки, Бабино, Малую Саю, Кислое и Антоновку. Все стоят недвижимо, как здесь раньше и были.
Посмотрел на них Сохновский и ликом просветлел внезапно. Велел дальше двигать. Ехали весь день и всю ночь, коней загнали, а остановились только под утро, доехав до поместья барина Будкова…
Поначалу хозяин не поверил. Думал, дурит его Сохновский или блажь какая в голову соседу ударила. Потом кликнул своих мужичков, отправил двоих вместе с Прошкой в качестве провожатого. Мужички, возвернувшись, головами качали и крестились истово. Будков даже спрашивать ничего не стал, к торгу с Сохновским приступил.
Тут ведь как? С одной стороны, не позволено барину у другого барина деревни красть, да ещё и со всеми людьми в придачу. А с другой — не к лицу помещику, перетащив свои деревеньки, захватывать чужую землю и денег за то требовать.
Так они долго препирались, пока Сохновский не намекнул, что можно к судейским обратиться. Но тут как бы не вышло хуже. Любят судейские соломоновы решения принимать. Велят, например, чтобы земля по-прежнему была Будкова, а деревушки — Сохновского. А если драть с деревенских в две руки, не побегут ли они дальше после этого? А как побегут, не прихватят ли с собой и ещё деревеньки местные? Кто скажет, что нет? А? То-то же!
А сами-то деревушки хорошие какие. А сад-то какой в Жижицах прекрасный!
К вечеру сторговались на том, что сейчас отдаёт Будков половину. Ежели деревушки простоят пять зим, то вторую половину. А если тронутся и уйдут от Будкова, то возвращает Сохновский всё, что Будков с них собрать не сумел. Бумаги оформили и по рукам ударили.
Рисковое дело, но вернулся Сохновский назад довольным. Доехал до поместья, взглянул на степь широкую, бездеревенскую, и решил мануфактуру открыть, а лучше — две!
А деревеньки пять лет на землях Будкова простояли, а там крестьянам вольница вышла в одна тысяча восемьсот шестьдесят первом.
