Юрий Силоч «Поезд»

Иллюстрация: Sean Stratton on Unsplash

Продолжаем собирать и публиковать фантастические рассказы! Сегодня свою историю «Поезд» — лихой мистический экшен — представляет писатель Юрий Силоч.

Поезд с высокопоставленными пассажирами мчится сквозь ледяную пустошь. Но главная опасность — это вовсе не холод.

Поезд

Пассажиры побледнели.

Без их болтовни в вагоне стало куда тише, но сказать, что установилась мёртвая тишина, значило покривить душой: колёса всё так же равномерно стучали на стыках рельсов, дорогое дерево поскрипывало, ткань гобеленов шуршала, на столах звенел хрусталь, а в окна, покрытые белой коркой льда что снаружи, что внутри, билась, завывая злобной волчьей стаей, бесконечная снежная буря.

Престарелый кардинал быстро прошептал молитву, перекрестился и смиренно сложил ладони на острых коленях, выделявшихся под длинным тёмно-красным облачением. Он единственный из присутствующих хотя бы постарался не показать испуга, но его выдали пальцы, которые судорожно сжали ткань. Остальные вертели головами и переглядывались, не скрывая недоумения, которое вот-вот должно было превратиться в ужас. Неудивительно: ещё секунду назад они пили вино из хрустальных бокалов, вкушали изысканную пищу, вели великосветские беседы и чувствовали себя так, словно не покидали уютного и безопасного центра Метрополии. А затем дверь открылась, впуская громкий стук колёс, дым, холодный воздух и плохие новости, — и иллюзия развеялась.

Пассажиры мгновенно вспомнили, что мчатся в хрупкой, хоть и комфортабельной, металлической скорлупке через бескрайнюю ледяную пустыню — тёмную, мрачную и смертельно опасную, и даже вино не смогло приглушить нахлынувшую панику.

— Что? — нахмурился спутник графини — напомаженный хлыщ в коротком, по моде, смокинге c гвоздикой в лацкане.

— Что-что? — раздражённо переспросил я. — Дымка впереди, говорю же!

Я прошёл в вагон. Снег, которым я был засыпан с головы до ног, таял и мелкими каплями стекал по огромной рыжей шубе, высокой шапке и бороде. Подошвы сапог оставляли на мягком красном ковре чёрные от угольной пыли следы. От ядрёной жевательной гадости, которую употребляли все стрелки, жутко сводило скулы и хотелось сплюнуть. Невозможность сделать это очень сильно раздражала.

— Что вы делаете?.. — мелкий человечишка изо всех сил пытался смерить меня взглядом и посмотреть свысока и бесился оттого, что не мог. Как маленькая злая собачка. — Хотя бы переобулись! Хотите, чтобы…

— Заткнись! — рыкнул я, пригвоздив хлыща взглядом, и положил на стол перед ним и графиней две пары наручников — ржавых и потёртых. — Надевайте!

Оглядевшись, я взял со стойки пустой бокал с тонкими стенками и сплюнул туда вязкую жёлтую слюну.

— Фу! — скривился юнец. — Что вы себе позволяете?..

— Надень наручники, дорогой, — проскрипела пожилая графиня и слегка улыбнулась: одними кончиками густо накрашенных тонких губ.

Я ухмыльнулся. Сразу видно, кто в их доме хозяин. Дама завела себе неплохое домашнее животное на старости лет, и я не мог её в этом винить: если она может себе это позволить (а, судя по роскошному платью и обилию драгоценностей, позволить она может очень многое), то почему бы и нет?..

— Впервые в этих краях, юноша? — усмехнулся краснощёкий мужчина с круглым добродушным лицом — обладатель пышных чёрных с проседью усов, дорогущих золотых часов на толстой цепочке и потёртого костюма, который прикрывал объёмный живот. Всё в его образе говорило, что он — разбогатевший старатель. Я повидал много таких бывших работяг, которые трудом, пóтом и везением сколотили состояние, купили собственный серебряный рудник и могли себе позволить не жить на севере, а появляться, лишь когда того затребует деловая необходимость. — Благодарю! — он принял наручники и тут же, демонстрируя благожелательность и рвение, пристегнул себя к подлокотнику кресла. — Всё в порядке! — Усач подёргал рукой и нервно хихикнул, выдавая этим напряжение.

— Ваше преосвященство.

Кардинал пристегнулся молча.

— Может, мы просто пойдём к себе и запрёмся? — угрюмо глядя на меня, поинтересовался юноша.

— Нет.

— Но почему? — эта фраза была произнесена таким капризно-обиженным тоном, что я чуть не хохотнул. Тоже мне, принцесса. Старатель решил принять участие в разговоре:

— О, думаю, не стоит этого делать, видишь ли…

— Хорошо, — я не обратил на усача никакого внимания. — Вот ты, лично ты, мелюзга, можешь пойти к себе. В соседний вагон. По открытому переходу. К тому времени мы как раз достигнем Дымки. Удачи.

Юнец покосился на свою матрону, пару раз кашлянул и защёлкнул браслет.

— Хороший пёсик, — не удержался я от колкости.

— Тебя уволят завтра же, — прошипел пёсик, но его одёрнули:

— Тише! — ледяной голос графини остужал сильнее вьюги. — Сиди молча и не вздумай угрожать господину стрелку. Прошу прощения, — это она сказала мне, изрядно сбавив тон.

Я молча кивнул и прошёл за стойку. Сбросив мокрую шубу прямо на пол, положил на стойку ружьё чудовищного калибра, зарядил его, выудив два патрона из сухого патронташа, и взвёл курки. Проделав все эти манипуляции, я открыл серебряную коробочку и, отковырнув пожелтевшим ногтем мизинца небольшой кусочек жвачки, отправил его в рот. В глазах на мгновение потемнело, рот наполнился слюной. Её было так много, что она начала вытекать из уголка губ, и я, проведя ладонью по подбородку и бороде, уставился на кисть, поворачивая её то так, то эдак и любуясь тем, как блестит жидкость на свету. Цвета стали как-то особенно приятны глазу.

— Отлично, — ворчал юнец. — И это наша защита? Он же совсем ничего не соображает!..

Но мне было наплевать. Я взгромоздился на стойку, положив ружьё на колени, и принялся ждать, радуясь тому, как прекрасны и ярки цвета. Дерево, алая ткань, позолота, первозданно чистый белый лёд на окнах…

— Поверьте, юноша, когда потребуется, он сделает своё дело, — отозвался бывший старатель. — Все стрелки жуют эту дрянь, и она им нисколько не мешает.

— Удивительно, как они в цель попадают. Глядите, у него слюна по бороде течёт!

Я перевёл взгляд на свою бороду. И действительно — тонкая нитка янтарной слюны протянулась почти до приклада.

— Тише, дорогой, он слышит тебя, — прошептала графиня, не зная, что жевательная дрянь обостряет все чувства — и слух в том числе. Её напудренное лицо с ярко-красными губищами даже наркотик не мог сделать красивее.

— Попадёт, не сомневайтесь, — охотно рассказывал старатель. — Жвачка — это не его прихоть, не вредная привычка, а инструмент.

— Инструмент? — поднял голову кардинал.

— Да, ваше преосвященство, — закивал усач, обрадованный тем, что кто-то поддержал беседу и можно, наконец, скрыть собственный страх за болтовнёй. — В Дымке ведь всякое водится. И ходят слухи, что некоторые… — он замешкался. — Эм-м, некоторое может вселиться в человека. Как демон, если вы понимаете, о чём я. А жвачка дурманит сознание и каким-то образом мешает существам из Дымки проникать в разум стрелка.

— Но ведь это абсурд! — фыркнул молодой человек. — Это же сказки. Как в наш просвещённый век можно верить во все эти бредни?

Я угрюмо усмехнулся, привлекая всеобщее внимание и показывая, что всё слышу:

— Сказки, говоришь?.. Что ж, пусть так. Будет очень здорово, если мы не столкнёмся с ними сегодня. Я сам видел, как тварь, у которой не было даже чёткой формы, сорвала крышу с вагона и сожрала двоих, прежде чем стрелок её убил. Я встречал поезд, который пришёл без людей: его привёл свихнувшийся и онемевший помощник машиниста. Мелкий Никки, я с ним знаком. Парень поседел в шестнадцать лет! В вагонах постели остыть не успели, в салоне на столе омлет горячий был — а людей нет! И куда делись — никто не знает!.. А в самом начале, когда поезда только-только пошли, люди ни с того ни с сего начали набрасываться друг на друга и грызть! Они объедали…

— Я думаю, — прервала графиня, — что уже можно прекратить перечисление примеров.

Воцарилась тишина, разбавленная лишь равномерным стуком колёс.

— Мне всегда это казалось какой-то иронией, — нарушил молчание усач. — Путь к крупнейшим в мире залежам серебра лежит через пустошь, населённую тем, что можно убить лишь серебром.

— Я вижу в этом промысел Божий, — отозвался кардинал. — Господь посылает испытания, но он даёт нам и ключ к их преодолению.

— Возможно, — согласился старатель. — Может, и правда дело в Господе. В конце концов, твари из Дымки как-то по-особому относятся к священнослужителям. То ли боятся, то ли ненавидят сильнее прочих. Помолитесь за нас, когда мы… Ну, окажемся в Дымке, хорошо?

— Разумеется, сын мой, — кардинал ободряюще улыбнулся. — Господь нас не оставит.

— Простите, господа, — подал голос юноша. — Я просто пытаюсь понять: почему нам всем не пожевать этой дряни? В таком случае, — он поднял запястье, прикованное к подлокотнику, — не пришлось бы терпеть унижения.

Альфонс ждал, что ответит старатель, и дёрнулся, когда услышал мой хриплый смех:

— Да. И как я сам не догадался? — я достал серебряную коробочку и открыл крышку. Должно быть, выглядел я в тот момент так себе, потому что смазливое лицо юнца перекосило от ужаса и отвращения. — Вперёд, дорогуша. Жуй на здоровье.

— Попробуешь один раз — и не сможешь жить без этой гадости, — усач взглянул на меня, стараясь дружелюбно улыбаться.

— Тихо, — буркнул я. — Ни звука. Молитв тоже касается! — я зыркнул на кардинала, который шептал что-то на латыни. — Просто не мешайте мне работать — и всё будет в порядке. В конце концов, большинство поездов минует долину без происшествий.

О том, что происходит с меньшинством, я предпочёл умолчать.

Со стороны паровоза раздалось два коротких сиплых гудка, и я слез со стойки: всё, шутки кончились. До Дымки остались считаные минуты. В эту секунду кочегары работали, надрывая спины, — лишь бы поскорей прорваться через кажущийся безобидным серый дым, а машинисты закрывали массивные бронированные ставни на окнах и молились.

Все мало-мальски опытные сотрудники железной дороги знали, что и первое, и второе одинаково бесполезно: если тварь из Дымки захочет залезть внутрь, то залезет куда угодно, и ничто ей не сможет помешать.

Какое-то время назад по линии пустили состав с вагонами, полностью покрытыми посеребрённой бронёй, но он бесследно исчез во время третьего рейса. Ходили, правда, слухи, что сразу после пропажи рабочие в какой-то шахте наткнулись на серебряный паровоз, но проверить, правда это или нет, не было никакой возможности, а станционное начальство отмалчивалось.

Болезненный и слабый свет, рассеянный хмурым северным небом и тучами снега, потускнел ещё сильнее, а я сжал ружьё вспотевшими ладонями. Поезд катился вперёд в рваном и неровном дыму, но я знал, чувствовал всей кожей, как где-то за пределами вагона тёмные нити сплетаются в тугие канаты, а разреженные облачка концентрируются и собираются в сгустки.

И что они породят — зависит во многом от воображения пассажиров.

Тудух-тудух.

Мгновение, заполненное гулом рельс, и снова:

Тудух-тудух.

Ещё одно. Снова стук колёс. И ещё раз. И ещё.

Я замер, превратившись в слух.

Усатый старатель тяжело дышал и раздражал меня своим пыхтением. Юноша периодически усмехался, неслышно для остальных. Кардинал, проигнорировав мой запрет, молился, едва шевеля губами. Одна лишь графиня сидела без единого звука, но сердце в её груди стучало как паровой молот.

Ветер свистел на высокой ноте, в носу свербело от угольного дыма.

Я сделал шаг в сторону, стараясь держаться подальше от окна и…

Вагон вздрогнул. Графиня вскрикнула от неожиданности, дёрнулась и попыталась закрыть рот ладонью, но не получилось: её правая рука была надёжно прикована к креслу. Раздался оглушительный скрежет металла, свет мигнул, будто пламя в лампах под потолком на мгновение погасло. И снова тишина.

Спустя несколько секунд послышались громкие выдохи облегчения.

— Ладно, согласен, — нервно хихикнул приживала графини. — Это действительно было жутко…

Вагон снова встряхнуло. Стон терзаемого металла больно впился в уши.

— Я отказываюсь так сидеть! — воскликнул пожилой генерал и вскочил со своего места, грозно шевеля седыми усами и звеня медалями. Он бы рванулся в мою сторону, но цепь наручников не пустила. — Торчать тут и ждать, когда нас схватит чёрт-те что?!

Головы пассажиров повернулись в его сторону.

— Я требую выпустить меня и дать оружие! Скорее! Мы сами можем себя защитить!

Старатель переводил взгляд с меня на генерала и обратно. Было хорошо заметно, что он колеблется.

— Возможно, это и правда хорошая идея, — осторожно сказал он наконец. — У меня есть револьвер в кармане шубы…

Потолок смял удар невиданной силы. Затем ещё один. Графиня потеряла сознание и обмякла в кресле.

— Выпустите нас! — завизжал юнец, дёргая закованным запястьем. — Выпустите!

Ему вторил генерал, а старатель глядел, оцепенев, на то, как прогибается металл у него над головой.

С ужасом я понял, что Дымка уже пустила ядовитые корни в головах пассажиров. До этого момента старого вояки тут не было и в помине.

Я вскинул ружьё, и «генерал» метнулся ко мне с неестественной скоростью. Казалось, он таял на ходу, оставляя за собой шлейф из чёрного дыма. Старческое лицо в доли секунды превратилось во что-то жуткое: высокого лба мудреца и человеческих глаз изменения не затронули, но ниже кожу разрывали прорастающие сквозь плоть кошмарные зубы и жвалы.

Выстрел разнёс отродье на куски. Вспыхнуло и зашипело, мгновенно испаряясь, серебро, а на роскошное убранство вагона плеснула тошнотворная чёрная слизь.

Не дожидаясь очередного удара, на одних инстинктах, я выпалил в потолок наугад — и, судя по страшному верещанию, попал.

По крыше, отмечая свой путь глубокими вмятинами, протопало нечто, и мы вновь остались наедине с тишиной, которую нарушал лишь ледяной ветер, который со свистом врывался в дыру в потолке. Буран, получивший наконец возможность вторгнуться в тепло, жадно бросился внутрь вихрем кружащихся снежинок, которые таяли, не достигая пола.

Я переломил ружьё (дымящиеся гильзы улетели куда-то за стойку) и зарядил его со всей возможной сноровкой. Ветер принёс со стороны соседнего вагона два приглушённых хлопка — тамошний стрелок тоже не зря ест свой хлеб.

— Дорогая, — юноша, нелепо изогнувшись, пытался левой рукой похлопать графиню по щекам. — Дорогая, очнись, всё кончилось…

Раздался всхлип, и я перевёл взгляд на кардинала, который странно побледнел и закатил глаза. Пришлось как следует присмотреться, чтобы разглядеть пятна крови на вишнёвой сутане.

— Он ранен! — воскликнул старатель. — Ты подстрелил его!

Да, так оно и было. Рука, плечо и часть грудной клетки кардинала были покрыты аккуратными круглыми дырочками от серебряной дроби. К сожалению, не вся она попала в порождённое Дымкой чудовище.

— Что вы натворили? — воскликнул юноша. Он уже успел привести свою даму в чувство и теперь сидел, зачем-то пытаясь размахивать ладонью у неё перед лицом, хотя свежего воздуха, благодаря моему выстрелу, в вагоне и так хватало.

— Нужно оказать ему помощь! — засуетился старатель. — Перевязать хотя бы. Держитесь, ваше преосвященство, мы что-нибудь придумаем.

Кардинал прохрипел что-то в ответ, и его голова бессильно повисла. Старатель увидел это и быстро затараторил:

— Господин стрелок, я понимаю, я понимаю, что вы спасли нам жизнь, что у вас такая работа! Я сам много раз ездил и знаю правила, но он может умереть!

— И что? — прохрипел я пересохшим горлом и громко откашлялся.

— Что значит «что»? — возмутился молодой человек. — Перевяжите его!

— Конечно, — ухмыльнулся я. — Чтобы какая-нибудь тварь сожрала меня за этим занятием? Учтите все, одного меня ей будет мало.

Кардинал застонал.

— Тогда позвольте нам это сделать! — закричал молодой человек.

— Только двинься с места — и я тебе мозги вышибу, — я огромной грозовой тучей навис над щуплым альфонсом.

— Как вы смеете так разговаривать? — обдала меня холодом графиня.

— Никто не сдвинется с места, пока поезд не выйдет из Дымки! — отчеканил я.

Старатель то и дело порывался вскочить с места:

— Пока он будет выходить из Дымки, кардинал умрёт! Позвольте мне остановить кровь! Держите меня на мушке и, если что, сразу спускайте курок!

— Нет!

— А если это сделаю я? — спросила графиня.

— Я сказал, нет! — проревел я на всю равнину. Терпение заканчивалось.

— Вы что, боитесь слабой женщины?..

Стоп. Я замер и сделал два глубоких вдоха, изо всех сил подавляя желание перестрелять этих идиотов к чёртовой матери.

— Да. Я боюсь слабой женщины. А теперь сядьте и заткнитесь!

— Вы ответите за это! — прошипел юноша. — Ответите. Вы ничем не лучше этих тварей.

Я сжал ружьё в ладонях так, что пальцы едва не хрустнули.

— Не за что, — я воспользовался тем, что слюны накопилось слишком много, и выплюнул всё прямо на стол перед альфонсом.

— Вы должны помочь ему, — сказал старатель упавшим голосом. — Иначе… Должны помочь ему. Должны помочь ему. Иначе… Должны помочь ему.

Неожиданно шея усача запрокинулась назад с отвратительным хрустом.

— Должны помочь, — голос превратился в глухое бульканье. Старатель поднялся на ноги и резким движением всего тела рванул руку, пристёгнутую к креслу. Конечность не выдержала, кость громко затрещала, и локоть выгнулся в обратную сторону.

Я выругался сквозь крепко стиснутые зубы и поднял ружьё:

— Прости, приятель…

Громыхнул выстрел, резко пахну́ло порохом, приклад толкнул плечо — и изломанное тело бывшего старателя отлетело назад, опрокинув кресло.

Сквозь заложенные уши я услышал визг: кричала графиня, в лицо которой вцепилась ухоженная ладонь её молодого человека. Из её глазницы текла кровь, женщина отбивалась, кусалась и отпихивала юношу ногами, но тот лез вперёд с жутким нечеловеческим упорством и не отреагировал, даже когда графиня прокусила ему до крови указательный палец.

В два прыжка я оказался рядом с ними, приставил ствол к голове мальчика-содержанки и успел подумать перед тем, как спустил курок: «А вот это мне даже доставит удовольствие».

* * *

— Расступитесь! Разойдитесь! — комендант станции протолкался к составу, который остановился у заснеженной платформы, забитой встревоженными людьми. Несколько минут назад в его кабинет вломился работник депо и сказал, что случилось нечто из ряда вон выходящее и необходимо его присутствие.

Снег перестал сыпать лишь совсем недавно, но мороз и ветер не отступили. Над платформой подымались облачка от дыхания множества людей, но ледяные порывы тут же рассеивали их и уносили прочь, к белым горным пикам.

— Что тут происходит? — начальник добрался до паровоза и увидел, что прямо на снегу, окружённый рабочими, сидит седой старичок в комбинезоне помощника машиниста и горько рыдает, уткнувшись лицом в колени.

— Поезд пустой, — сказал один из рабочих. — Там никого нет.

— Как? — не понял сперва начальник. — Куда же они все делись?.. — он взглянул на подчинённых, которые стояли потупившись и избегали встречаться с ним глазами. Ужас заморозил его куда сильней, чем ледяной ветер с равнины. — Вы везде смотрели? — он нахмурился и напустил на себя строгий вид, стараясь не показывать, как напуган.

— Да, господин комендант, — кивнул рабочий. — В вагонах тёплые постели, горячий кофе в чашках — а людей нет. Только в салоне первого класса — тела и следы борьбы. Опознали лишь кардинала, а остальных не смогли — там такое…

— А ещё в вагоне две твари застреленные, — встрял его коллега — низенький и усатый, в засаленной шапке. — Одну разметало к чёртовой матери, не понять ничего, а вот вторая — почти целая: человеком притворялась. Громадный такой мужик, бородатый. Без верхушки головы. Как будто ему в пасть кто-то ружжо вставил и… — работяга сделал красноречивое движение руками, означавшее выстрел.

— Значит, они защищались? Кто был стрелком в салоне? — уточнил комендант.

— Судя по журналу, Игрим. Вы должны его помнить.

— Тощий такой малый? — начальник быстро вспомнил одного из лучших сотрудников. — Низкий, со шрамом на щеке?

— Да, господин комендант.

Начальник почесал в затылке.

— Помню. Сам с ним ездил… Боже правый… — комендант почувствовал, как у него начинает кружиться голова. — А машинист? — он склонился над беззвучно рыдающим седым стариком. — Ничего не говорит?

— Ничего, господин комендант. Кажется, он онемел. И это не машинист, а помощник. Мелкий Никки. Ему шестнадцать.