Анна Бурденко «Мастер специй»

Не успокоился мальчик и в последующие дни.  

Он не плакал, как плачут дети от колик или голода. Его плач больше походил на бесконечный требовательный крик, от которого хотелось бежать на край света или хотя бы на поле. У Терлака такая возможность была. Ирвин же оставалась наедине с орущим младенцем.

Когда у мальчика прорезались первые зубы, Ирвин столкнулась с новой напастью. Лаклан настолько жадно вгрызался в грудь, что вместе с молоком мальчику доставалась изрядная доля крови.

Измученная Ирвин позвала знахарку. Та долго вглядывалась в злое личико ребенка, а потом со вздохом сказала:

— Я принесу тебе настойку крапивы, будешь ею мазать соски. Ребенка больше грудным молоком не корми. Вон, у вас корова дойная, молока всем хватит.

— А что насчет сына? Может, ты ему тоже траву какую-нибудь подберешь? — робко спросила Ирвин.

— Да ничего у него не болит. Знай только ест как не в себя и орет как целая тройня, — резко ответила знахарка.

Потом, смягчившись, она положила теплую руку на плечо Ирвин и сказала:

— Попроси мужа своего проводить меня немного, заодно я с ним потолкую кое о чем.

Когда Терлак вернулся, его лицо было непривычно чужим.

— Это не мой ребенок, — сказал Терлак, склонившись над кроваткой.

Ирвин вспыхнула.

— Ты сомневаешься в моей верности?

— Нет. Я сомневаюсь, что именно этого ребенка ты зачала в утробе.

Муж и жена посмотрели друг на друга с печальным пониманием.

— Я знаю, — продолжил Терлак, — ты и сама чувствуешь что-то неладное. Послушай, что я узнал. Несколько лет назад семья из Гленко позвала знахарку, чтобы она посмотрела на младшего ребенка, девочку. Знахарка опоздала. Девочка к ее приходу умерла. Родители подвели знахарку к колыбельке, но в ней вместо ребенка лежала колода. Грубо обтесанная, с кое-как намеченными глазами и ртом. Только размер совпадал один в один. Это был подменыш. Серые соседи взяли себе девочку, а вместо нее положили зачарованную колоду.

— Несчастные люди, — сказала Ирвин, глядя в сторону колыбели. — Они потеряли сразу двоих детей. И своего, и зачарованного. Ладно, довольно разговоров. Мне пора кормить ребенка.

За все время, пока взрослые разговаривали, Лаклан не проронил ни звука.

* * *

Ирвин доила корову, когда услышала со стороны двора жуткие вопли, как если бы огромная кошка решила окотиться прямо у них перед домом.

Терлак стегал сына крапивой.

Не говоря ни слова, Ирвин подбежала и подняла ребенка на руки.

— Оставь его! — заорал Терлак. — Они услышат его крики и придут, чтобы забрать его обратно! Знахарка говорит, что даже у этих тварей есть сердце. А когда они заберут своего, им придется вернуть нашего.
Ирвин покачала головой, продолжая крепко держать Лаклана. Она гладила его грязную спину, покрытую волдырями, и успокаивающе покачивала.

Терлак завыл как раненый зверь. Он принялся стегать крапивой жену, но та только крепче прижимала к себе ребенка, покорно подставляя под укусы крапивы неприкрытую шею и руки.

Терлак плюнул, кинул измочаленный пук крапивы на землю и ушел со двора.

Ирвин посмотрела в лицо Лаклана и вздрогнула. На пыльном лице с дорожками слез была торжествующая улыбка.

— Не надо так, — сказала она тихо. — Мой муж страдает. Он все-таки лишился ребенка.

* * *

С той поры Ирвин ни на миг не оставляла Лаклана. Она таскала его за спиной, безропотно снося его щипки и бесконечный рёв. Ребенок драл ей волосы и царапал кожу, а она пела ему песни и рассказывала сказки.

Терлак к ребенку больше не подходил. Большую часть времени он молчал, а по ночам больше не прикасался к Ирвин.

Только однажды он, наблюдая за тем, как Ирвин возится с Лакланом, сказал с яростью:

— Знахарка была права. Ты, как сука, потерявшая щенков, готова выкормить любого детеныша. Материнская любовь сделала тебя слепой.

Чего хотелось Ирвин, так это действительно стать слепой. И глухой. Ей не хотелось видеть лица ребенка, который улыбался только тогда, когда причинял ей боль. Не хотелось слышать его криков, которые с каждым новым днем становились все более требовательными. Она не могла понять, что за сила побуждает ее каждое утро вставать и приматывать капризное чудовище себе за спину.

Лишенная общения с мужем, Ирвин завела привычку разговаривать вслух. Она рассказывала Лаклану о своих любимых праздничных блюдах, о черно-белых козлятах, родившихся совсем недавно, о своем деде-моряке. Обо всем, что составляло ее скудную жизнь.

— Мой дед оставил матери наследство, а она передала его мне. Сундучок со специями. Мама не любила ими пользоваться. Говорила, что они жгутся, как сера в аду. А мне нравится их запах, хоть специи уже почти выветрились. Иногда я даже добавляю по щепотке в еду. Наугад. Желтые специи к моркови, красные — к мясу.

Лаклан фыркнул так, что Ирвин стало щекотно. Она засмеялась, а ребенок, помедлив, засмеялся вместе с ней тоненьким стариковским смехом.

* * *

— Беличья метелка, — бормотала Ирвин, — беличья метелка. Что же мама мне рассказывала, куда ее добавлять? К кролику или к козлятине?

За спиной завозился Лаклан. Он несколько раз чувствительно дернул ее за волосы.

— К кролику точно можно! — решительно сказала Ирвин, не обращая внимания на ребенка, и бросила немного сушеной травы в булькающее рагу.

— Глупая женщина! — закричал Лаклан. — Всем известно, что беличью метелку добавляют в блюда из перепелок! Ты загубила блюдо! Хотя я сильно сомневаюсь, что так можно называть твою отвратительную спряпню.

— Не такая уж и глупая, — добродушно заметила Ирвин, — раз смогла научить разговаривать неразумного младенца.

— Если ты не добавишь в рагу розмарина и черного перца из своего сундучка, я с тобой говорить больше не стану.

Даже спустя много лет Ирвин так и не рассказала ни одной живой душе, как это было страшно — слышать глухой надтреснутый голос от крошечного ребенка. Хотя от ребенка ли?

* * *

Привычные действия успокаивали. Ирвин скручивала пряжу между пальцами и слушала того, кто занял место ее сына. Тот, начав говорить, не мог остановиться.

 — Мое настоящее имя тебе не выговорить, женщина, поэтому можешь называть меня Феху. Я живу уже очень долго. Так долго, что память моя стала крениться под тяжестью собственного веса, словно дубы на Холме. Вы называете нас Серыми соседями, как если бы мы были крысами. Те тоже серые и живут по соседству. Только настоящие крысы — это вы, люди. Ваши жизни так же скоротечны, а мысли, как и у них, заняты исключительно едой и навязчивым желанием оставить как можно больше потомства. Смешные человеки. Хотя я отвлекся. Мне довелось прожить не только долгую, но и счастливую жизнь. Случай привел меня на кухню Ее Величества, где я прошел путь от подмастерья до мастера. Мастера приправ и специй. Я творил музыку ароматов и вкусов, недоступную твоему носу и языку. Ночами я придумывал новые вкусовые созвучия, а днем я искал подходящие растения. Если не находил, создавал их сам. Меня называли Феху Зеленые пальцы. При Благой королеве магия творилась легко, безусильно. И даже тогда, когда на трон взошла Неблагая, мне все равно удавалось создавать шедевры. Но стоило один только раз ошибиться, как новая королева лишила меня места на кухне и, самое главное, отняла у меня возможность умереть среди своих родичей. О, она все обставила виртуозно! Королева объявила всем, что за свои заслуги перед кастрюлями и соусниками я проведу старость, окруженный в буквальном смысле материнской заботой. Вот только я не знал, что мне предстоит доживать последние дни в обличье человеческого младенца.

— Зачем ты рассказываешь мне все это? — спросила Ирвин, откладывая в сторону моток пряжи. — Ищешь утешения у крысы?

— Когда твой муж сек меня крапивой, — сказал Феху, отвернув крошечное личико, — мои родичи не пришли. А ты пришла.

* * *

Почти каждый день Терлак ходил на холмы. Он ничего не рассказывал Ирвин, да и не надо было — Ирвин все понимала по пустому лицу мужа и по терпкому запаху трав, идущему от его одежды.

— Да не найдет он проход, — почти сочувственно сказал как-то Феху. — Проход — это не камень, который надо отодвинуть, и не дупло в дубе. Про что там еще в ваших сказках рассказывают?

— Про круг из грибов, — рассеянно ответила Ирвин, всматриваясь в спину уходящего мужа. — Надо дождаться безлунной ночи, встать в центр круга и три раза топнуть левой ногой.

— То-то ты недавно его левый ботинок чинила, — тонко захихикал Феху. — Обтопался небось твой муженек.

Ирвин приучила себя не реагировать на колкости Феху, но в тот момент сдержаться не смогла — беззвучно заплакала.

Феху не мог видеть ее слез, потому что был привязан к спине, но хихикать перестал и непривычно робко коснулся волос Ирвин.

— Будет тебе, глупая баба. Последние мозги выплачешь. Не жалей своего мужа, уж он тебя точно не жалеет. Пойдем к грядкам, я тебе хочу кое-что показать.

Феху не соврал, хотя и врал много раз до этого. Когда Ирвин пришла к небольшому огороду, на котором росли кое-какие травы, морковь и репа, Феху попросил спустить его на землю.

Возможно, со стороны картина выглядела трогательной — годовалый мальчик, стоя на четвереньках, тыкал пухлой ручонкой в растения, а молодая мать с умилением наблюдала за ним.

— Ты что, не чувствуешь, что морковь будет вялой и несладкой? — Феху орал на Ирвин так, как если бы по-прежнему был мастером специй при дворе Благой королевы. — А репа? Такую репу стыдно будет отдать даже козам! Я, конечно, подозревал, что из тебя огородница та еще, но ты оказалась полной бестолочью.

Ирвин не слушала Феху, который разорялся в свое удовольствие. Она смотрела на точную копию своего ребенка, пытаясь хотя бы на мгновение забыть о том, что ее настоящее дитя сейчас в чужих руках.

— Ты меня вообще слушаешь, женщина? — Феху подергал ее за подол. — Я учу тебя таким вещам, о которых люди и представления не имеют. Терпеть не могу запах рагу, приготовленного из плохих овощей.

* * *

— Жители Холма считаются единственными хозяевами магии. Это смешно. У магии нет хозяина, как нет хозяина у воды и огня, хотя мельник или углежог будут утверждать обратное. Они будут хвастаться своей властью ровно до тех пор, пока поднявшаяся вода не снесет мельничное колесо, а пожар не лишит углежога его родного дома. А еще это смешно из-за того, что магии все равно, в какой сосуд приходить. Она может выбрать изысканную вазу с тончайшей росписью, а может и остановиться на грубом глиняном горшке.

— Я, конечно же, горшок, — сказала Ирвин, доливая горячей воды в деревянное корытце.

Последнее время у Феху появились странные коричневые пятна на коже, которые он расчесывал до мокнущих ранок. От зуда немного помогали только ванны с мятой.

— Ты еще даже не горшок. До горшка дорасти надо.

Ирвин вздохнула, аккуратно посадила Феху в корытце и жестом показала готовность слушать дальше.

— Магия земли и роста — самая простая и одновременно самая капризная в обращении. Простая потому, что тебе не надо удерживать в голове сотни образов и ощущений, а капризная потому, что она сама выбирает, к кому приходить. Дай мне руку.

Ирвин осторожно взяла Феху за маленькую ручку, оставшуюся холодной даже в горячей воде.

Феху закрыл глаза и замер. Ирвин вскрикнула и тут же прикрыла рот ладонью, когда увидела, что из одного бортика корытца вытянулся тонкий побег с двумя нежными листьями.

— Ну что, почувствовала что-то? — Феху с надеждой посмотрел на Ирвин.

Та отрицательно помотала головой, не отводя взгляда от качающегося на легком сквозняке побега.

* * *

Коричневые пятна на тельце Феху не уходили. Наоборот, их количество увеличивалось с каждым днем.
Подменыш слабел. Казалось, что выросший на корытце побег исчерпал весь запас сил, который был в Феху.

— Вспоминай, — твердил он Ирвин, — вспоминай, что ты почувствовала в тот момент, когда я применил магию.

Ирвин было тяжело. Феху говорил о сложных вещах. Он заставлял ее обращать внимание на то, что и названий-то не имело. На странные ощущения в теле, на слабую щекотку в ладони, когда Ирвин подносила руку к любому из растений. Феху поднимал ее затемно и гнал к грядкам, чтобы она, босая и мерзнущая от утренней росы, стояла на земле и слушала через ноги, что происходит в земле.

Первой победой Ирвин стала фиолетовая морковь. Она, морковь, была невкусной, как и говорил Феху, но она изменила цвет!

Ирвин разглядывала крошечный корнеплод, не в силах поверить, что она, ее воля и живущая в ней магия сотворили это чудо.

— Это самое бесталанное применение магии, какое я только видел, — ворчливо сказал Феху и почесал шею.

Коричневые пятна поднялись до самого подбородка, отставив чистым только лицо.

Ирвин погладила Феху по нежной щеке и счастливо засмеялась.

Она навсегда запомнит слабую улыбку на лице подменыша. На детском лице, с которого смотрели усталые стариковские глаза.

* * *

Ночевать Терлак не явился. Ирвин сидела возле окна, баюкая Феху.

Тот дремал, растопырив пальчики на руках. Пальцы плохо сгибались, и Ирвин прекрасно понимала, к чему идет дело.

— Они идут, — Феху раскрыл глаза. — Они идут с факелами.

Ирвин не стала задавать никаких вопросов, потому что и сама чувствовала, как земляной пол под ногами тревожно вибрирует, передавая ей чувства тех, кто шел к дому.

Она выбежала из дома через заднюю дверь, обернувшись на короткий миг. Молчаливая процессия соседей с факелами в руках была уже совсем рядом.

— Беги к холмам через ячменное поле, — прошептал Феху. — Мы поднимем за собой колоски, и никто не догадается, какой мы ушли дорогой.

Ирвин бежала через поле, а придавленные колоски и вправду вставали позади, пряча беглецов от чужих глаз.

Кричал Терлак, не обнаруживший жену дома, что-то втолковывала соседям знахарка, а Ирвин, прижимая к груди подменыша, мчалась к холмам.

* * *

Рассвет Ирвин и Феху встречали на одном из холмов, поросшем огромными дубами.

Феху лежал на густой траве и смотрел, как розовые лучи восходящего солнца проходят через дубовую листву.

— Я так рад, что последние секунды жизни я проживу собой, Феху, мастером специй. Вздорным, склочным стариком с магией на пальцах, а не злобной тварью-подменышем. Ирвин, я желаю тебе найти своего Лаклана, а когда найдешь — передай мужу, что потаенную дорогу не всегда найдет зрячий. Скорее дорогу найдет та, кого до этого назвали ослепшей от материнской любви.

В глаза Ирвин ударил луч солнца, и она на миг отвернулась. Когда она снова посмотрела на Феху, ребенка на траве не оказалось. Вместо него из травы торчал дубовый корень. Зачем-то Ирвин потянула корень на себя, и весь мир перевернулся.

* * *

— Ирвин, мерзкая ты корова, — сухой голос главной поварихи сыпался как горох на пол, — я тебя что просила принести?

Ирвин молча посмотрела на Миссу, стараясь выглядеть растерянной.

Мисса поморщилась. Ее и без того морщинистое лицо стало походить на сушеный инжир.

— Идиотка, — прошипела Мисса и швырнула в лицо помощницы пучок зелени. — Я дала тебе простое задание: сходить в королевский огород и принести мне пять стеблей ласточкиного хвоста. А ты, криворукая обезьяна, зацепила соцветия своими жирными пальцами, и теперь весь стебель отравлен.

— Простите, госпожа Мисса, — сказала Ирвин, осторожно укладывая злосчастный пучок на стол, — я скоро вернусь.

Она резко развернулась и вылетела за дверь.

Мисса улыбнулась. Она взяла оставленный Ирвин пучок зелени и поднесла его к носу. Страх кухарки добавил зелени пикантную нотку. Эта странная женщина, самозародившаяся на кухне как мышь, обладала удивительной способностью придавать известным ингредиентам новое звучание. Помнится, у старого Феху тоже был такой талант.

Кто-то поскребся в дверь.

— Ну кто там? — рявкнула старуха.

Раздался приглушенный голос. Его обладатель явно побаивался заходить на кухню.

— Королева просила передать, что желает новых вкусов.

Желает. Новых. Вкусов.

Презлющая Мисса вернулась к разделочному столу и принялась за фазана.

Новых вкусов.

Хорошо. Она их получит. Такой злой Мисса ещё никогда не готовила. Кусочки пастернака и ласточкина хвоста летали по кухне, ножи свистели в воздухе. Мисса остервенело шпиговала фазана каштаном и грибами. Немного бренди. И фазану, и Миссе. Покойся с миром, дружок.

Мисса придирчиво осмотрела противень, на котором красовался готовый для запекания фазан. Оставшись довольной, поймала за ухо пробегавшего мимо поваренка и надрезала тому подушечку большого пальца, чтобы несколько капель крови поваренка упало на птицу.

Такого королева точно не пробовала.

* * *

— Где эта безмозглая громадина? Ману, ты где? — Мисса в нетерпении стучала черпаком по медной кастрюле.

Пикси по имени Сульдо, возившийся с украшениями для торта, пробурчал:

— Мисса, от тебя шума больше, чем от гоблинов-посудомоев. Сама же прекрасно знаешь, что Ману сидит в своем углу. И не ори на нее, она от этого все время пытается под ближайший стол залезть и переворачивает все к чертям свинячьим.

Ирвин заметила, какой ненавидящий взгляд послала Мисса в сторону пикси. Главная кухарка, к своему сожалению, ничего не могла поделать с Сульдо, потому что тот приходился дальним родственником коренным обитателям Холма, да и мастером был искуснейшим.

Мисса жестом подозвала Ирвин к себе и указала на огромный мешок с зерном.

— Найти троллиху и проследи, чтобы та к вечеру все перемолола.

Ручная мельница стояла в северной части огромной кухни. Ирвин как-то ради интереса решила крутануть деревянную ручку, но так и не смогла сдвинуть тяжеленный жернов.

Она подтащила мешок к мельнице. Оглядевшись по сторонам, заметила в дальнем углу массивную фигуру. Троллиха Ману сидела, вытянув толстые ноги, и дремала.

— Эй, Ману, — прошептала Ирвин, — работа подоспела.

Ману открыла большие влажные глаза. Торчащие из-под нижней губы желтые клыки выглядели довольно устрашающе, не говоря уже о ручищах, каждая из которых была толщиной с ногу Ирвин.

— Вставай, дорогая. Нам надо успеть все помолоть до вечера, чтобы пекари замесили тесто и оставили его на ночь дышать.

Ману часто задышала, не отрывая глаз от Ирвин.

Ирвин засмеялась.

— Да, именно так тесто и будет дышать. Ну же, поднимайся.

Троллиха принялась неуклюже подниматься. Мускулы на шее и руках напряглись, а огромные груди заколыхались под серой тканью рубахи.

Ирвин за руку отвела Ману к мельнице.

— Я буду к тебе прибегать так часто, как только смогу, — сказала Ирвин троллихе, а та покорно взялась за рукоять.

* * *

Ирвин собирала зелень для ужина. Она вспоминала уроки Феху, пропуская через себя магию, чтобы вкус приправы был богаче и насыщеннее. Надтреснутый голос звучал в ее голове:

— Мандрагору следует пощекотать перед тем, как вытаскивать ее из земли. На солнечную траву следует дуть, пока она не изменит свой цвет на желтый. Змеевик надлежит брать только левой рукой, напевая при этом любую колыбельную…

— Эй, Ирвин! Ну сколько можно копаться! Мы тебя ждем. Быстро надевай чистый передник, нас всех зовут к королеве!

Слово «всех» Мисса произнесла с такой ядовитой интонацией, что даже самая непонятливая и медленно соображающая троллиха Ману поежилась и втянула круглую голову в мощные плечи.

Пикси Сульдо ловко вскарабкался на плечо Ману и одобряюще потрепал троллиху по щеке. Несмотря на колоссальную разницу в размерах и интеллекте, эти двое отлично ладили между собой.

Ирвин бросилась на кухню, на ходу стаскивая с себя изгвазданный передник. Наконец-то она увидит Неблагую королеву!

* * *

Обеденный зал оказался совсем небольшим. Судя по всему, королева не жаловала пышные приемы, потому что в зале стоял только один длинный стол и один простой стул.

Когда охрана завела в зал работников кухни, королева вскочила со стула и приняла рукоплескать.

— Дорогие мои, я в восторге от сегодняшнего обеда. Фазан — это нечто! — глаза королевы лучились таким неподдельным теплом, что даже троллиха Ману прекратила переступать с ноги на ногу и доверчиво улыбнулась.

Королева, маленькая, изящная и легкая на ногу, прошлась вдоль шеренги поваров, остановившись возле Миссы.

— Прошу вас, Мисса, расскажите мне обо всех ваших работниках. Я прекрасно понимаю, что создание такого блюда, как сегодняшнее, — это как исполнение симфонии. Важен не только дирижер, но и последняя скрипка.

Пока Мисса неохотно представляла королеве всех работников, Ирвин рассматривала обеденный зал, надеясь найти хоть какую-то подсказку, способную вывести на Лаклана.

— А это наша новенькая. Ее зовут Ирвин. Она человек. Холм совсем недавно принял ее, так что мы помогаем ей наладить новую жизнь.

— Добро пожаловать на Другую сторону, Ирвин, — сказала королева. — Редкий случай, чтобы Холм впустил в себя человека. Вероятно, он счел, что вы в чем-то совершенно необыкновенная.

— Обыкновенная, Ваше Величество, — торопливо сказала Мисса, — совсем обыкновенная. Да и по кухне она больше черновую работу выполняет. Травку может нарвать, тут большого ума не надо.

Королева, улыбаясь, посмотрела на Миссу:

— Магия выбирает не по уму, а по сердцу. Правда, Ирвин?

— Правда, Ваше Величество.

— Вот как, — сказала королева, присаживаясь на краешек стола. — И даже спорить не стала, что магия тебя выбрала? Интересно.

— Да мало тут интересного, — сказала Ирвин уставшим голосом. — Да, я Ирвин, жена Терлака и ученица Феху — подменыша, которого вы подкинули вместо моего ребенка. Я пришла за сыном.

— У меня на твоего сына свои планы, — ровном голосом сказала королева. — Видишь, я тоже не отпираюсь. Надо же, сумела избавиться от сумасбродного старикана, накормившего меня запеченной грушей со вкусом навоза, забрала одного потешного мальчишку, а в придачу получила его мать, которая способна при помощи магии придавать блюдам такие оттенки вкуса, что сам старикан позавидовал бы. Когда ты зашла в зал, я сразу поняла, благодаря кому мои трапезы с недавних пор превратились в настоящую феерию. Пожалуй, я воспользуюсь этим подарком судьбы. Мальчишка будет у меня, а значит, и ты, Ирвин, тоже будешь у меня. Вот здесь.

Королева сжала кулак, и из кулака потекла кровь. Алый ручеек побежал к ногам Ирвин, и та невольно отшатнулась.

— Мы вроде поняли друг друга, — сказала королева и улыбнулась все той же светлой и доброжелательной улыбкой.

Она подошла к столу, отщипнула от фазана кусочек и кинула его себе в рот. Через секунду ее лицо скривилась.

— Я думаю, все-таки не поняли, — сказала Ирвин, как будто стряхивая что-то с пальцев. — Я понимала горе своего мужа, решившего, что я предала своего сына, понимала злость Феху, который из-за вас лишился в одночасье друзей и родных, понимала соседей, пришедших избавлять меня от подменыша. И только вас я не понимаю и, наверное, не хочу понять. Но имейте в виду, что отныне единственный доступный вам вкус — это вкус вялой несладкой морковки. Если, разумеется, вы не отдадите мне моего сына и не позволите нам уйти.

* * *

Ирвин стояла на холме и держала за руку мальчика. Тот щурился под ярким солнцем и привычно втягивал лобастую голову в плечи. Грубые черты лица все еще напоминали о прошлом тролльем воплощении, но совсем скоро и они должны были измениться.

— Скоро мы будем дома, сынок, — успокаивающим голосом сказала Ирвин, — а сейчас я хочу навестить могилу твоего брата Феху. Характер у него был непростой, но я его очень любила.