Надежда Щербачева «Астра и мёртвое слово»

На песню: Сплин — Будь моей тенью

Свидетель

У меня пока нет лица, от которого можно рассказать эту историю. Я уже привык обходиться без такой мелочи, формальности, которую будут придирчиво оценивать разве что ваши работодатели или девушка на первом свидании. Работа у меня есть, а свидания в ближайшее время мне не светят.

Поэтому рассказывать я буду без лица — не про себя, а про тех, кто по-настоящему этого стоит.

Ее звали Астра, и у нее была сестра Астарта, которую никто никогда не видел. Говорили, что они близнецы, но Астарта родилась на день позже и что-то нехорошее там случилось — то ли врач где ошибся, то ли звезды так легли, то ли всё это сразу. И маме близняшек пришлось забыть про сдвоенную коляску, про одинаковые прически и платьица, про непонятные результаты экзаменов, потому что одни и те же инициалы и фамилия тоже одна…

В общем, у Астры было будущее, а у Астарты — нет.

Их семья жила в приличном районе, у девятого позвонка («на девятом», как говорили в городе). Соседи там привыкли посматривать друг за другом, одалживать соль, быть в курсе, кто развелся, кто в положении, кто слишком поздно вернулся домой. Но родители постарались, чтобы никто не узнал, что в семье две девочки, а не одна, — правда, удалось это дорогой ценой. Про Астру они всем рассказывали, что ребенок страх какой болезненный, в садик нельзя, на улицу очень редко и только в теплую погоду, ну и с другими детками общаться тоже опасно. В итоге округа стала подозревать, что на самом деле Астра родилась с каким-нибудь отставанием или, хуже того, сама носит какой-нибудь вирус в крови — лишь бы не серебрянку, а то ведь эпидемия может вспыхнуть, как пару лет назад…

Астра росла без друзей, в играх, которые придумывала сама, в книжках, до которых могла дотянуться на полке, — зато с сестрой. Это тоже тогда была редкость — чтобы двое детей в одной семье. С экологией еще не все вернулось на круги своя (даже сейчас, если честно, встречаются проблемы).

Начальные классы школы заменили домашним обучением. Маме пришлось прочитать тонну всяческих трудов по педагогике, потом пытаться применять методы на практике, потом махнуть рукой, купить учебники и просто заниматься вместе с дочками. Помимо обязательной школьной программы она ввела для Астры и Астарты свою собственную, уникальную, под кодовым названием «Никто не должен знать».

Отец всё это время был очень занят. Сначала вроде бы работой, на которой обязанностей становилось с каждым годом больше, а отпускных дней меньше; потом, как снег на голову, свалилась новость — у него другая женщина, и она вроде как тоже семья, только нормальная. Его отпустили, но простить так и не смогли.

Астарта, уже тогда слишком вольная, слишком смелая, хоть и семилетка, отправилась следом за ним. Она посмотрела на другую женщину, на их с папой новый дом, на то, как они вместе готовят ужин, — и вернулась очень расстроенная, потому что там у папы всё было хорошо.

Про это она сказала только Астре. Маме решили не говорить.

В гимназию девочки пошли в десять лет. Там с первого дня все не заладилось: коллектив уже есть, Астра — домашняя девочка, особенная, до этого училась сама; сразу понятно, что-то с ней не в порядке. Правда, кто пытался ее задирать, отчего-то сам себя останавливал в последний момент и шипел потом по углам, что такую противную даже палкой трогать не хочется. Астра не понимала, чего это она противная, Астарта по ночам приходила к самым задиристым и посылала им кошмары.

В шестнадцать Астра закончила гимназию без единого синяка, без единого приятеля и с хорошим дипломом и сразу переехала подальше от матери, к нижним клыкам. Пошла работать в фонд помощи, на должность той самой девочки в офисе, которая знает, где какая бумажка лежит и зачем все это нужно. Ее быстро стали уважать, но редко приглашали на общие праздники.

Мать потихоньку угасала на своем обезболивающем и все реже вспоминала о том, что у нее вообще было две дочки. Астарта проводила с ней больше времени, чем Астра, поскольку в отдыхе не нуждалась и не имела желания работать за зарплату.

В год, когда девочки остались одни и крохотная квартирка на девятом отошла им по наследству, в Драконью Падь приехали Беспристрастные, и среди них тот самый Бьорн-Птицелов, в которого никто не верил. Бьорн прекрасно обходился без этого, по вечерам снимал шляпу и неузнанным приходил в бар пропустить стаканчик, и если бы не Астарта, то они с Астрой никогда бы не встретились.


Проклятие

Останавливающая-Реки еще не успела стать ведьмой, а за ней уже пришли, ровно в тот момент, когда она меняла камеру на велосипеде. Гараж у нее был завален всевозможным хламом, как у обычных людей, и она очень долго искала насос — казалось, что в прошлый раз она положила его совсем не туда, где в итоге нашла. Если бы не эти потерянные несколько минут, Останавливающая-Реки, самая страшная колдунья на свете, могла бы и дальше ходить по земле, кататься на велике, встречаться с парнями и что там еще положено делать девчонкам в семнадцать.

Но в те годы еще действовал отдел профилактики преступлений, где работали предсказатели. Останавливающая-Реки была признана потенциально опасным объектом, каковые подлежали нейтрализации.

Сейчас ни от кого уже не добьешься, что это значило. Может, ее просто убили бы, и все. Может, увезли бы в магический Алькатрас, и она отсидела бы там пару-тройку пожизненных сроков, пока не стабилизируется поле вокруг нее. Вообще, удобная практика, что ни говори, — выпускаешь бумажку, в которой живой человек называется «объектом», и спокойно делай с ним что хочешь.

Она, бедная, знать не знала о профилактике преступлений и о том, что уже является преступницей, хотя ничего не совершила. А спецагенты, конечно, сразу стали обращаться с ней так, как будто она потенциально опасна. Не дали докачать камеру, позвонить родителям, собрать вещи. Соседи смотрели из окон, как девчонку тащат в машину отчего-то целых шестеро вооруженных громил, и никто даже не спросил, какого черта происходит.

Останавливающая-Реки прекрасно понимала, что за нее никто не вступится. И что если на нее наденут наручники, то прежняя жизнь потеряна раз и навсегда. И тогда, стоя у дверцы бронированного джипа, расчерченного защитными рунами, Останавливающая-Реки глубоко вдохнула свой последний свободный воздух и вытянула руки — тут должны были защелкнуться браслеты, она села бы в тачку и исчезла из этой реальности навсегда, но…

Вместе с последним свободным воздухом в нее вошла чистая, дикая сила, и Останавливающая-Реки стала самой страшной ведьмой на свете.

Потому что вот так и становятся ведьмами на самом деле, а те, кто заключает договоры с демонами, — просто жалкие подстилки и продажные шкуры, не больше.

Она сжала кулак и смяла бронированный джип, словно конфетный фантик. Она моргнула, и в соседних домах вылетели окна, но не наружу, а внутрь, зацепив осколками всех, кто пялился на улицу и ничего не сказал и не сделал. Она шагнула вперед, и ветер лег ступеньками ей под ноги, — и она поняла, что велосипед ей никогда больше не пригодится.

Тогда она уже перестала быть девчонкой-как-ее-там-звали, но еще не стала Останавливающей-Реки; история с реками случилась намного позже, когда подключился Интерпол. По-настоящему опасный объект, порожденный обидой, несправедливостью и равнодушием… и, конечно, свободной магической силой, которая наконец нашла себе ретранслятор.

Она поднималась так высоко, как могла, пока хрупкое человеческое тело не задохнулось холодом. Она посмотрела вниз, на лоскутное одеяло из маленьких тихих городков, лесов, полей и автомагистралей. И произнесла свое знаменитое проклятье, которое никто не смог снять до сей поры.

— Душа у вас не заботится о том, что делают руки, — сказала Останавливающая-Реки, первый раз вкладывая силу в свои слова, — а рукам плевать, есть ли за их делами душа. Вы закрываете глаза на то, что творится вокруг, — но случится так, что вы больше не сможете закрывать глаза. Вот мое наказание вам: пусть ваши дети временами родятся кто без души, а кто без тела, да так, чтобы ни один предсказатель не узнал, когда и с кем такое случится, — а тот, кто захочет исправить это, пусть просит у меня прощения!

Стоит ли говорить о том, что все, сказанное ею, сбылось? И сбывается до сих пор. А Останавливающая-Реки ушла, и по ее следу почти никто не прошел до конца. На ее пути замирали течения, уходили под землю города и падали с неба мертвые драконы; и все это было много лет назад, и мало кто помнит об этом правду.

Я — помню.


Встреча

Бьорн-Птицелов, не закрывающий глаз даже во сне, увидел Астарту в баре. Она танцевала у стойки, покачиваясь, как занавески от ветра, и то, что была она полупрозрачной, лишь подчеркивало сходство. Бьорн, слишком умный, чтобы принять ее за видение, и слишком битый жизнью, чтобы беззаботно отвернуться, наблюдал за ней весь вечер. Смеющаяся, протягивающая руку за бокалом, она не могла его коснуться и в танце всегда оставалась одна — кто еще тут разглядит ее? Когда Астарта выскользнула наружу через стену, легкая, как ветер, он отправился следом — и так прошел к апартаментам у левого клыка.

Навья живет очень мало, если не научится есть. Если научится — то живет до первого Беспристрастного, который ее поймает. Как этой навье удалось вырасти такой взрослой? Да еще свободно ходить по городу… И ни единого кровавого следа за ней, и не плачут дети в домах, когда она идет по улице. Птицелов понял, что столкнулся с чем-то крайне редким.

И тут надеть бы ему свою шляпу с патронами да вытащить револьвер без спускового крючка, что стрелял только в его руке, — но Астарта заметила его раньше. И, разумеется, не узнала — откуда ей, не знающей новости больших городов? Так что Астарта попыталась вложить в него живые слова. Подошла, протянула прозрачную ладонь и сказала:

— Нечего тебе здесь делать, бродяга.

А он возьми да и схвати ее за руку.

— Как и тебе, блудная душа.

Астарта вздрогнула. Не было на свете человека, кроме ее сестры, что мог бы хоть на миг ее коснуться, а тем более не было никого, кто мог бы ее удержать. Живые слова, что кому угодно ложились в душу кошмаром или грёзой, слова, которыми Астарта умела править, отказывались работать против Птицелова.

— Говори, к кому пришла и зачем, — потребовал Бьорн, — иначе прямо здесь станешь пеплом.

В угрозу его отчего-то верилось запросто. Но показать страх Астарта не могла себе позволить; усмехнулась ему в лицо и ответила:

— Домой к себе пришла, — кивнула на то единственное окно, где горел свет поздно ночью, — я живу здесь. Кто спрашивает?

Так он понял, что на самом деле Астарта — это не занавески, движимые ветром, а ветер, который колеблет занавески, и что с ней можно говорить как с живым человеком. Тогда он назвался ей Беспристрастным.

Так Астарта поняла, что зла в его намерениях нет, и пригласила его к себе.

Птицелов поднимался по лестнице мимо граффити, мимо обшарпанных дверей, брошенных окурков и вида на пустырь из подъездных окон. Посреди пустыря возвышался пожелтевший, растресканный клык некогда упавшего здесь дракона. Не самый худший вид в этом городе, что тут.

Квартирка на последнем этаже была лишена даже дверного звонка. Астра открыла, когда почувствовала, что сестра рядом, не посмотрев по привычке, — и увидела на пороге Птицелова, которого не ждала. А он увидел Астру и от неожиданности отступил на шаг.
— Милая Астра, — зашептала Астарта в ухо своей сестры, встав у нее за спиной, — это настоящий Беспристрастный, и он видит меня, и может меня коснуться, совсем как ты! Я встретила его на улице и пригласила к нам, чтобы и ты на него посмотрела! Представляешь, он удивился, что я взрослая, что я где-то живу, и не причиняю никому зла…

И сказать все это не заняло у нее и секунды, ведь они с сестрой понимали друг друга с полуслова.

А Бьорн-Птицелов подумал, что своим вмешательством в их судьбу испортит все, что они построили, разрушит их мирную и спокойную жизнь, но такая уж работа у Беспристрастных — говорить и делать правду.

Потому он спросил у Астры прямо:

— Ты знаешь, что у тебя нет души?

И как будто во всем мире сразу воцарилась тишина.

Подвиг

Традиция Последнего Квеста берет начало в прошлом веке, и говорят, что первым был не охотник, не отчаявшийся мирянин и не Беспристрастный, а всего-навсего какой-то геймер. Понял, что уже слишком стар для всего этого, поднялся из-за стола и не написал в общий чат «скоро буду», как делал прежде всегда. Заказал у мастера настоящий лук, выучился стрелять так, чтобы не оставалось фиолетовых синяков на предплечье, честно тянул тетиву до уголка глаза и прикладывал на секунду, — а как освоил это искусство, так отправился в пограничные земли.

Туда, где воды великих рек до сих пор не сомкнулись обратно.

Он таскал с собой палатку и спальник, хотя до этого понятия не имел, для чего нужно и то, и другое. Он научился разжигать костер с помощью спичек и варить обед из подстрелков в походном котелке. Стоптал пару ботинок и не стал искать, где добыть вторую. Менял статус в профиле все реже и реже и вовсе не вспомнил об этом, когда зона покрытия кончилась и соцсети стали недоступны. Перестал бриться, мылся в ручьях, жил в постоянной опасности и был бессовестно счастлив.

По крайней мере, пока не подобрался к цели своего путешествия — пещере подгорных карликов, с которыми можно было поменяться чем-нибудь на любые сокровища, какие в силах представить твой человеческий умишко. Он увидел у входа в пещеру здоровенный камень, нацарапал на нем свое имя и шагнул внутрь, в темноту и неизвестность.

Больше мы ничего не знаем про этого геймера — остались лишь посты в твиттере и надпись на камне, первая среди многих последующих. Сейчас столько волшебного в мире, что время от времени приходит какому-нибудь архивисту, электромеханику или фотомодели мысль, что прежняя жизнь кончена и завершить ее нужно Последним Квестом. Новая цель возникает словно сама собой, и на пути к ее достижению героя ничто не остановит. С искателями случаются и судьбоносные встречи, и смертельно опасные схватки, и испытания веры и духа…

Большинство доходит до своей цели, и кто разберет, что с ними творится потом. Может, их мечты сбываются. Может, даже именно в этом, лучшем из миров.

Бьорн-Птицелов, славный своими подвигами, тоже отправился на Последний Квест, когда понял, что не может больше оставаться Беспристрастным. Все пойманные им твари, все закрытые города, все уничтоженные чудеса молили об искуплении. И великий инквизитор нашего времени собрался и пошел, прихватив знаменитую шляпу с патронами и револьвер без патронов (и без спускового крючка).

Он собирался совершить воистину великий подвиг — найти Останавливающую-Реки и попросить у нее прощения. Вдруг его словам она бы вняла наконец и вернула души всем лишенным, начиная с Беспристрастных?

Но в Драконьей Пади он встретил Астарту и Астру, и все, кто приехал вместе с Бьорном-Птицеловом, чтобы провожать его в последний путь, больше никогда его не увидели.

Астарта

Сестра моя — как моя тень, но разница в том, что это у меня нет тела, это я к ней привязана невидимой веревочкой, и даже за тысячу миль я почувствую ее, а если она за веревочку потянет — я немедленно сорвусь к ней, что бы ни случилось. Вот так мы обе устроены.

Я вот, например, мечтала всегда, чтобы у меня были друзья. Посмотреть кино вместе, можно даже с попкорном дома, комментировать и смеяться. И чтобы иногда кто-нибудь другой пил колу из моего стакана. Я видела, что с другими случается такая дружба, когда можно попробовать с чужой тарелки, из чужого бокала, а еще, но это уже редко, переспать и не морочиться об этом, друзья же. У меня так не получится — у меня нет тела.

Есть одиночество.

Сестра моя видит сны и не придает им значения, я не вижу снов, но так отчаянно этого хочу. Она говорит, что иногда во сне к ней прихожу я и тогда меня можно коснуться, обнять, и когда я спрашиваю: «А ты бы хотела меня обнять?», Астра отвечает: «Конечно», но звучит это от нее как «дважды два четыре, вода мокрая, огонь жжется». Она всегда знает, чего бы она хотела. А мне так странно иногда не знать, чего я хочу, а потом вдруг как захотеть, и взять и сделать сразу — Астра не поступает так никогда. Не идет напролом, не бросается очертя голову, не дает сердцу взять верх над разумом.

Не уверена, что сердце у Астры работает как надо.

Птицелов, который может меня касаться, говорит, что моя сестра, прямо как он, Беспристрастная. Это не просто охотники, судьи и палачи, это те, кто родился без души. Так проще убивать все волшебное — когда оно отбивается, а тебе и не жалко. Птицелов получил прозвище, когда поймал феникса в Аризоне, уже после того, как выгорела половина штата. Вторую половину он, получается, спас.

На вопрос, что стало с фениксом, он мне не отвечает. Думает, я не пойму, потому что я тоже волшебная, и по всем правилам, если я начну сосать кровь у младенцев или навещать счастливо женатых мужчин, меня тоже полагается убить. Расстрелять из незаряженного револьвера, или маузера, или что там у него в кобуре…

Но у Птицелова на нас другие планы. Астра отправилась в отпуск, взяв авто в аренду, и мы едем на север, к Великим Озерам. Мне странно от того, что из нас троих, сидящих в тачке, болтать и подпевать радиоприёмнику готова только я. Эти двое как воды в рот набрали.

Отмороженные.

А всё-таки я им завидую.

Астра

Мысль о том, что со мной что-то не так, никогда не приходила мне в голову, и я серьёзно подозреваю, что сходная проблема стоит перед каждым человеком с нетипичными особенностями развития. Например, перед обитателями Луны в Вайоминге, где гравитационных аномалий по одной на каждый квадратный километр. Они высокие, тонкие, паукопалые и не могут выехать за границы города, иначе рискуют умереть от простого действия силы тяжести.

Это довольно забавно.

Когда в школе Тим Ларкин дразнил меня больной и заразной, я думала воткнуть ему в глаз карандаш. Неглубоко, но так, чтобы он точно временно лишился зрения. Если навсегда — это даже лучше, впрочем. Тогда он бы не был ни больным, ни заразным, но его увечье бросалось бы всем в глаза, и нашёлся бы мальчик или девочка, кто наверняка стал бы над ним издеваться. Астарта позволила моим фантазиям воплотиться в грёзе — она стала приходить к Тиму по ночам и шептать ему живые слова о том, как я сжимаю в кулаке карандаш, размахиваюсь и…

Так же было и со всеми остальными.

Когда мама умерла, мне дали специальный похоронный отпуск. Я толком не знала, как его потратить, потому что все процедуры были продуманы заранее. Астарта чувствовала её близкую смерть, и мы, конечно, ко всему готовились. Джейкоб с работы несколько раз пообещал помочь мне с похоронами, приехать и поддержать, хотя поводов считать его своим другом у меня не было — как и поводов отказать. Я не считаю похороны особенно интимным процессом исключительно для родственников. На барбекю ведь можно пригласить соседа — так есть ли смысл беспокоиться, когда речь идет о поджаривании другого куска мяса? Эмоциональная привязка потеряла для меня значение, когда мамы не стало. Отцу мы ничего не сказали по старой обиде, а Джейкоба я пригласила, несколькими наводящими вопросами выяснив, что он намерен остаться у меня на ночь.

Когда он уже спал, а я пыталась понять, стоит ли теперь менять парадигму наших с ним рабочих отношений, Астарта спросила меня, на что похож секс. Я не смогла ей ответить. Он походил на несколько одновременных телесных ощущений, и не все из них имели логическое объяснение. В тот раз мы с сестрой были ближе всего к тому, чтобы поругаться. Отчего-то у нее появилась уверенность, что на моем месте она бы смогла почувствовать, что это, понять, зачем, оценить, понравилось или нет… Но, в отличие от мелочной детской мести, злорадства, восторга от собственных аномальных способностей и сестринской привязанности, секс можно испытать, только имея тело. Наш опыт драматически расходился здесь в разные стороны.

Сестра моя — как моя тень. Куда я, туда и она, за той лишь разницей, что мы не зависим от хода солнца. Астарта — единственное достоверное чудо, которое я имела счастье наблюдать, и я с великим нетерпением ожидаю других чудес, о которых рассказывал мне по дороге Птицелов. Я в самом деле более чувствительна к ним? Я правда почувствую себя более живой, если поймаю чудо в перекрестье прицела и выстрелю? Я, секретарь-делопроизводитель, первая дочка довольно несчастных родителей, безупречный арендатор жилья, водитель без единого нарушения… и, возможно, будущая Беспристрастная.

Единственная, у кого за плечом будет личный волшебный Цербер.

Бьорн утверждает, что мы — феномен. Что нас не должно было никаким образом появиться на свет, и что мы — это единственный верный шанс переубедить некую сверхъестественную сущность изменить один из законов этого мироздания. Я не совсем одобряю, как он подбирает слова, и потому стараюсь больше молчать, в уме деля все его речи на два, а то и на четыре. Обратимость упомянутой им аномалии, как и сам факт её существования, является для меня спорной.

Душа — это софистическая конструкция, необходимая для апелляции к эмоциональным и религиозным мотивам в дискуссиях. Душой подавляющее большинство называет сознание и некоторые личностные черты.

И тогда, если у меня нет души, у кого она вообще есть?

Когда наступает моя очередь вести машину, я думаю о том, что если вдруг вывернуть руль на серпантине и мы все полетим в пропасть, то последний квест Бьорна-Птицелова окончится самым идиотским образом, а он никак не сможет этому помешать, и выживет из нас разве что Астарта. Впрочем, не знаю, сможет ли она жить без меня. Это не бахвальство и не гордость, просто сомнение. У нас нет доказательной базы, чтобы это опровергнуть или подтвердить. Собственная смерть меня не слишком пугает — в конце концов, это опыт, которого у меня ещё не было.

Когда наступает моя очередь вести машину, я чувствую себя всесильной.

Останавливающая-Реки

Видят боги, она давно мечтала, чтобы кто-то пришёл и заткнул её раз и навсегда.
Обратил её живое слово, брошенное сгоряча, в окончательно и бесповоротно мёртвое. У любой монеты есть аверс и реверс, у любой силы есть другая сторона: взял в руки нож, так будешь резать, взял кисть — будешь рисовать. Вдохнул силу говорить живые слова — вовек не умолкнешь, алмазы и розы будут сыпаться с губ твоих, впрочем, жабы и ядовитые змеи — тоже, как в старой сказке…

Не выходит молчать, когда такое — внутри тебя.

Останавливающая-Реки жила в лесу, как настоящая ведьма. Танцевала с духами деревьев, оборачивалась дикими зверями, носила русалкам приятно пахнущие подарки. Домик ее был из соснового дерева и по весне сочился смолой, как слезами.

Домик любил гостей, но тут редко бывали гости.

Все, кто хотел навестить Останавливающую-Реки в ее уединении, должны были проделать долгий и трудный путь. Можно ехать по скоростному шоссе, имея запас топлива, но рано или поздно оно закончится, а по пути не будет ни одной заправки. Придется бросать машину и идти пешком — тем более что совсем скоро начнётся пересечённая местность. Трещины в земле, которые и перепрыгнуть-то будет трудновато. Быстрая река — единственная в своем роде, воды которой одновременно текут в две разные стороны, попробуй переплыви. И, конечно, лес…

Тот самый, где располагалась база департамента профилактики преступлений. Монастырь, тюрьма и кладбище всех потенциально опасных объектов. А теперь — пройди по свежей траве, не прислушиваясь к тому, что хрустит под ногами. Ветки, душа моя, конечно же, только ветки.

Останавливающая-Реки ещё ни разу не видела, чтобы кто-то прошел через лес целым и невредимым. Здесь когда-то умерло слишком много чудес, чтобы эти места могли стать безопасными для кого-то, кроме ведьмы. Она оживила кого смогла, а по остальным спела короткую похоронную песню.

А вот сегодня, смотри-ка, к ее домику идет Бьорн-Птицелов, и за ним туманными тенями — призраки тех птиц, что попадались в его сети. Он так же видит их, как они его, и давно уже его раны кровоточат, пятная траву под ногами. Ещё Птицелов ведет с собой живую девушку и мёртвую девушку. Только у живой нет тела, а мёртвая дышит.

Останавливающая-Реки встречает их дождём с неба, смывая пыль, кровь и призрачные слезы. Потом выходит из домика, садится на пороге, подтянув к себе колени, и говорит подошедшему Бьорну:

— Ну давай. Что ты там собирался… — в зубах у нее острая травинка-мятлик шевелится от одного уголка рта к другому. — Попросишь прощенья? Или убьешь меня? Я готова.

Бьорн морщится и сгибается пополам, держась за рану на боку. Астарта бросается к нему, чтобы поддержать, Астра стоит недвижно, разглядывая Останавливающую-Реки. Древние колдуньи не стареют, не взрослеют и не улыбаются.

— Я хотел показать тебе, — цедит сквозь зубы Птицелов, — этих двух — посмотри, ведьма, что ты наделала.

Останавливающей-Реки не больно-то хочется разглядывать их, потому что это такое же загубленное чудо, как погасший феникс. Дети перестали рождаться по двое, и вдруг — эти девочки, и каждую из них ударяет первым проклятьем Останавливающей-Реки. Первым живым словом.

— Они могли быть одним человеком, — продолжает Бьорн, — целым. А твоя власть, колдунья, убивает, даже не причиняя смерти.

Если бы Астарта могла — она бы рыдала, заново осознавая, чего лишена. Если бы Астра могла — она бы тоже рыдала.

Вместо них Останавливающая-Реки протягивает ладонь к собственному вечно юному лицу, чтобы смахнуть со щеки неожиданно набежавшую слезинку.

— Прости, — говорит ей Бьорн-Птицелов. А колдунья взмахивает рукой, словно это все пустое и не имеет значения по-настоящему.

— Они ещё могут, — произносит она едва слышно. — Быть целым.

Астра

И тогда она спросила, хотим ли мы, а мы сказали, что да, конечно, хотим, ведь у каждой из нас была на это причина, и каждая из нас не хотела разлучаться с другой, как тень и то, что её отбрасывает; вот только никто на самом деле не хочет быть тенью, все хотят отбрасывать тень; и тогда ведьма сказала, что соединить нас можно, это как сшить лицо с изнанкой, и нитки у нее есть, а вот иголки, пожалуй, не хватает — тут нужно не только живое слово для живой души, но и мёртвое — для мёртвого тела; а Бьорн-Птицелов тогда сказал громко — возьми у меня, дура, я же прямо сейчас умираю, и призрачные птицы за ним радостно пели о мести…

Мы хотели возразить, вернее, одна из нас хотела, потому что жалела Бьорна и уже почти что любила Бьорна, а второй было все равно, но никто из нас не успел.

Ведьма положила руку ему на голову, повернула — и в руку ей упала красная бусинка, точно капля крови, а Птицелова уже не было на месте; и ведьма сняла нитку со своей шеи, нанизала на нее бусину и надела Астарте на шею, и бусина не провалилась сквозь нее, а легла точно в ямку между ключицами, а потом велела нам взяться за руки, и это был последний раз, когда мы чувствовали друг друга; потому что теперь — есть только я, только я…

И мне радостно. И чуточку больно.

Свидетель

По правде, Астра никогда не рассказывала мне свою историю целиком.

Я узнал её мгновенно, от начала и до конца, в ту секунду, когда коснулся ямки между её ключицами.

* * *

Куратор проекта: Александра Давыдова