Читаем фэнтезийный стимпанк Максима Слюсарева «Сказка сердца»

Из темноты посыпались мелкие песчинки и появился яркий слепящий свет. Затем раздался скрежет, и тот, у кого ещё не было имени, разглядел щупальца, разгребавшие над его лицом песок. Он пошевелил руками — те с трудом поддались. Ноги не двигались.

Пока Рауд откапывал его, оживлённый совсем пришёл в себя и, когда его конечности наконец освободились, сумел сам выкарабкаться на поверхность, оказавшись на вершине бархана. Оба солнца уже перебрались через зенит, но до заката было ещё довольно долго. За спиной вдалеке высились скалы, где начиналась каменоломня и нависал тёмной громадой Город. Он никогда ещё не видел его на расстоянии, и это впечатление было грандиозным. Гигантский пик посреди пустыни, окружившей его со всех сторон до самого горизонта. Только вдалеке, на юге, виднелись горные хребты.

Тот, у кого ещё не было имени, опустил взгляд на осьминога, и в груди его что-то непривычно дёрнулось. Осьминог почти весь высох и выглядел крайне истощённым, песок блестел на его теле, приобретшем болезненный фиолетовый оттенок. Он с трудом парил и, перебирая щупальцами, медленно пополз под тент, сооружённый им на менее солнечной стороне бархана из куска тряпки и руля. Кукла спустилась за ним и присела рядом, когда он, наконец, заполз в тень и рухнул без сил.

— Теперь твоя очередь, Пиноккио, — пробулькал он и указал щупальцем на торчащую из песка руку.

— Ударишь по правому плечу, если направо, по левому, если налево, — утвердительно ответила кукла и направилась к руке.

Когда тот, у кого ещё не было имени, наконец выкопал здоровяка, солнце раскалило его металлические части так, что, если он касался их деревянной частью руки, та начинала темнеть. Так он случайно и обжёг ухо Снорри, и тот завертелся и закричал глухим, кашляющим воплем, откинув от себя куклу на несколько метров.

— Почему ты не опустил здание! — раздалось дребезжание из соседнего бархана.

— Луны тебе в глотку! А! — рычал здоровяк. — Ты мне ещё и руку обжёг! Шмараматру хапанат!

Продолжая ругаться, он попытался встать, но припал на одно колено и выдал ещё одну порцию ругани. Откашлявшись песком и немного переведя дух, он обречённо оглядел пустыню, вскинул голову в небо и горько сплюнул.

— Вот зараза, — расстроенно прохрипел он и повернул голову к тенту, куда уже пришла и села кукла.

Здоровяк привстал, сильно прихрамывая, подошёл к ней и сел рядом, заглянув под тент.

— Ты как? — хрипло спросил он осьминога.

Рауд, не в силах ответить, помахал в воздухе щупальцем. Снорри снова сплюнул и тяжело вздохнул.

— Где байк? — спросил он.

Осьминог поднял щупальцу и указал на юг. Там высился очередной бархан. Рыча и поминая все луны, здоровяк встал и побрёл в ту сторону. На полпути к бархану он остановился и, обернувшись, крикнул кукле:

— Чего сидишь, поторапливайся!

Кукла неуверенно встала и побрела за здоровяком.

Аэроцикл действительно был с другой стороны бархана. Он торчал из песка единственным оставшимся двигателем, настолько раскалившимся, что от него поднималось марево. Снорри съехал к нему по бархану вниз, встал на колени и начал отгребать песок руками, не прекращая ругаться. Кукла подошла и села рядом.

—Чего уселся? — грозно спросил Снорри. — Помогай!

Кукла посмотрела на него внимательным взглядом.

— Обезьяна известна, — сказала она.

— Да, да ты правильно понял.

— Обезьяна байк зачем, — с трудом подобрала слова кукла.

— Что значит зачем? Трепанак саран. Откапывай, говорю! — прогремел здоровяк.

Но кукла покачала головой, встала и пошла дальше вниз, к другому бархану.

— Ты это куда, эй! Обрубок чёртов, стой, — возмутился Снорри, но затем заметил в песке поясок от кожаной сумки.

Кукла подошла к пояску, вынула сумку из песка, перекинула через плечо и вернулась обратно к человеку. Здоровяк привстал на одно колено, тут же снял сумку с куклы и повесил на себя, попутно посадив очередной ожог на палец.

— Сарашкарамат натараканта. Красную луну в спутники всей твоей семье до десятого колена! — зашипел он и пополз вверх.

Когда кукла поднялась на вершину бархана, Снорри уже поместил завёрнутого в тряпку осьминога на своё плечо и двинулся на юг.

— Обрубок чёртов, стой, — продребезжала кукла.

Снорри посмотрел на неё самым испепеляющим взглядом из своего арсенала, готовым поспорить с пожирающим светом обоих солнц, но затем лишь повернул голову и продолжил свой путь. Кукла, недолго думая, съехала с бархана и поплелась вслед за человеком.

Солнца нещадно жгли, и скоро здоровяк снял куртку и остался в одной рубашке и штанах, а его голова стала красной, ему даже пришлось оторвать подкладку у куртки и повязать её на голову. Почти всю дорогу он молчал, лишь изредка извергая очередное ругательство. Тот, у кого ещё не было имени, шёл за ним в полном замешательстве. За последние несколько дней с ним произошли разительные изменения. Он чувствовал, как будто бы проснулся от долгого сна, где пребывал всю прошлую жизнь. Ушла тяжёлая дрёма, и его потрескавшиеся от жары нарисованные глаза впервые видели окружающий мир, полный событий, для которых в его голове всё ещё не хватало слов.

Но то, что он видел, не было столь грандиозно, как то, что он чувствовал внутри. Он впервые ощущал своё тело: как сохло дерево на его запястьях, как разгулялись шарниры в коленях и как что-то в его груди дышало, наполняя всю его суть жизнью. Он словно всплыл над водой, впервые увидав мир снаружи аквариума, где пребывал несколько вечностей. Восторг сменялся неясной тревогой, затем снова восторгом, переходящим в замешательство. И, не имея возможности выразить это даже для самого себя, он просто продолжал всё это ощущать.

Воспоминания о старой жизни маячили теперь где-то на границе его нового самосознания, из неё он отчетливо помнил лишь лицо старика и часовые механизмы, почему-то неразрывно связанные друг с другом. Но приходили и иные образы, никак не идентифицируемые. На них была печать большого горя, сочувствия, сопереживания — хотя и эти слова пока отсутствовали в его голове, но что-то уже начало собираться. Какая-то форма образовывалась, затем не выдерживала напора и разлеталась, вновь и вновь разбиваясь о неописуемую новизну всего происходившего.

Спустившись с очередного бархана, они оказались в абсолютной тишине. То, что до этого пустыня была полна звуками жизни, стало ясно только в момент, когда всё вокруг провалилось в вакуум безмолвия. Тот, у кого не было имени, обернулся и стукнулся о ногу человека, вглядывавшегося в небо.

— Плохи дела, — хмыкнул осьминог, тоже смотревший на небо с плеча мужчины.

Оживлённый поднял голову и увидел, что оно затянуто мутной дымкой. Здоровяк стал оглядывать окрестность и также остановил свой взгляд на облаке, закрывшем западный горизонт. Как мог судить тот, у кого ещё не было имени, облако стремительно приближалось. Здоровяк дёрнулся было назад, но потом схватил осьминога, поместил его под куртку, взбежал на вершину дюны и сел, обхватив голову руками. Кукла пошла за ним, в недоумении оглядывая поверхность его кожаной куртки, которой он накрылся с головой, потрогала за плечо. Но человек лишь нелепо дёрнулся и глубже уткнулся в песок. Кукла обернулась к облаку как раз в тот момент, когда подул сильный ветер и налетел шквал песка. Тот, у кого не было имени, перестал видеть человека, да и что бы то ни было вокруг. Так длилось довольно долго, и оживлённый потерял ощущение пространства и времени. Попытавшись сделать шаг, он чуть не упал и больше подобных попыток не совершал.

Буря стихла, только когда старшая звезда начала наконец клониться к закату и стало прохладнее. Измождённый здоровяк встал, но тут же упал на теневой стороне бархана, мгновенно захрапев. Кукла откопала себя из песка и села на вершине дюны. Приглядевшись к горизонту, она смерила взглядом расстояние. Город стал чуть меньше, а горный хребет на юге — чуть ближе, и если бы он был их целью, то таким темпом идти им было бы ещё долго. Это понимание возникло без слов, и без слов же исчезло. На бархан взбежала ящерица с высоким хохолком на голове. Посмотрев в глаза куклы, она внимательно изучила её, наклонила голову и высунула язык.

— Ты как? — спросил тот, у кого ещё не было имени.

Ящерица вздрогнула, но затем легонько кивнула и побежала вниз по своим делам. Кукла проводила её взглядом и легла на спину. Прямо над ней оказалась седьмая луна, похожая на голубой слоёный пирог, испещрённый укусами комаров. И чуть дальше — пятая, нежно-розовая. Тот, у кого ещё не было имени, внутренне улыбнулся и почувствовал, как по телу мельчайшим покалыванием разбежалось до кончиков пальцев приятное чувство. В груди будто включился маленький пылесос — образовалась пустота, куда стремительно захотелось уместить всю эту красоту.

Седьмая и пятая уже сменились третьей и девятой, похожими на монеты с непонятными профилями, а кукла всё лежала на бархане, постепенно остывая. Внизу раздались проклятия. Кукла повернула голову и увидела, что здоровяк наконец проснулся и протирал глаза тыльными сторонами ладоней. Потом он, пошатываясь, встал, подобрал осьминога и продолжил путь, взяв быстрый темп. Куртка, повязанная вокруг пояса, упала, но он не обратил на это внимания. Тот, у кого ещё не было имени, спустился с бархана, подобрал её и понёс на плече. Его очень интересовал человек. Он был необычным. От него веяло чем-то тяжёлым, но одновременно трепетным. И опять это не было словами, понимание поднималось откуда-то из глубины и влекло его за этим человеком, ставшим его нечаянным спутником.

Когда второе солнце село, очень быстро стало холодать. Снорри хлопнул себя по бедру в поисках куртки и остановился. Обернувшись, он увидел куклу. Она держала её в руке. Он замешкался, затем аккуратно снял осьминога, надел куртку и поместил осьминога обратно. Ничего не сказав, он продолжил путь. Небо было ясным: луны сполна освещали его, а небосвод покрыли многочисленные точки звёзд. Холодный ветер, периодически настигавший путников, заставлял человека кутаться в тонкую кожу, куда он прятал осьминога. Горы впереди, сияющие в холодном лунном свете, будто бы не хотели двигаться к ним. Скоро ноги здоровяка стали заплетаться, и он несколько раз падал, но тут же поднимался и продолжал путь.

В пустыне попадались тонкие высохшие деревья, гигантские валуны, неизвестно откуда здесь взявшиеся, и редкие остовы кораблей, разбившихся, видимо, ещё в незапамятные времена. Они возникали, как призраки, надвигаясь на путников из темноты — словно это не они шли, а корабли всё ещё плыли, даже после своей кончины не желая отказаться от своего прошлого.

Иногда человек останавливался возле таких обломков и пробовал искать воду, но тут же почти прекращал, обнаружив следы давнего разграбления. Только один раз им повезло найти полупустую флягу, зарытую под камнем в форме глаза, и человек отдал её с трудом дышавшему осьминогу.

Когда небо на юге тронули первые нотки рассвета, у человека начался бред. Он шёл, спотыкаясь и посылая проклятия.

— Ты! Шамаха тебя раздери! Ты во всём виноват! Сарашк! Сопляк! Трус! Ты заставил… — сиплым голосом кричал Снорри, шатаясь из стороны в сторону.

— Я! Я всё делаю! Всё! Слышишь! Трус! Брашуртамартампа! Ненавижу тебя, — крикнул он и упал с бархана вниз, размахивая руками.

Осьминог выпал и покатился вслед за ним, пока они оба не столкнулись внизу, замерев, словно закончившие номер танцоры. Кукла спустилась вслед за ним, подобрала осьминога и, обвязав его тряпкой шею, так что щупальца обняли его плечи, пошла к человеку. Схватив за край куртки, она потянула, затем ещё и ещё, и, только приложив все свои усилия, она наконец смогла сдвинуть тело с места. С огромным трудом она затащила его на следующий бархан и перевела дух. Шарниры гудели и грозились быть выдранными из дерева, но всё ещё держались. Она спихнула здоровяка с бархана вниз, и он с лёгкостью скатился, быстро оказавшись в ущелье. Затем снова был мучительный подъём — и снова быстрый спуск, и снова подъём — и снова спуск.

Горы были уже совсем рядом, когда первое солнце добралось до зенита — второй раз с того момента, как кукла принялась тащить человека и осьминога. Дерево на руках куклы пошло трещинами, коленные суставы скрипели без длительной смазки. Здоровяк всё время стонал и просил воды. Рауд же не подавал признаков жизни ещё с прошлой ночи. Барханы кончились, и кукла уже тащила мужчину спиной вперёд. Город виднелся вдали, но был уже похож на мираж, теряющийся в тягучем мареве.

Кукла оглянулась и увидела за спиной выступы каменной породы и местами торчащие из неё глыбы. До гор было ещё прилично, но пустыня начинала отступать. По камням тащить стало легче, но скоро человек совсем затих, перестал даже воду просить, и кукла почувствовала тревожный перелив струн в груди. Она подтащила Снорри к одному из каменных выступов, положила в тени и, поправив на спине осьминога, побежала дальше к камням, захватив у здоровяка все тряпки.

Она не понимала, что ищет, только вибрация в груди вела её между скалистых выступов. Да даже если бы и понимала, не могла бы себе ничего объяснить. Но скоро в лицо ей пахнуло свежестью, и кукла выбежала к большой луже, образованной тёкшим с гор ручьём. Сняв со спины осьминога, она аккуратно положила его в воду, а сама смочила тряпки и побежала обратно к Снорри.

Тот, у кого ещё не было имени, как бы наблюдал все эти действия со стороны, не имея представления, что заставляло его поступать именно так. Но что-то внутри его естества было абсолютно уверено, что делать нужно именно это. И он не спорил. Да и мог ли он спорить?

Подбежав к лежавшему в тени каменного выступа человеку, кукла положила его голову горизонтально, открыла ему рот и поднесла к нему тряпку, начав медленно выжимать её, так что капли воды потекли в рот. Одна тряпка, затем вторая — и вот здоровяк с трудом сглотнул. Третья тряпка — и он открыл глаза. Всё ещё в полубреду, он попытался встать, но не смог. Кукла помогла ему приподняться и опереться спиной о камень.

— Где? — прошептал он.

Кукла показала рукой в сторону гор. Здоровяк дёрнулся, чтобы встать, и кукле снова пришлось помочь ему. Опёршись на неё, он добрался до лужи, где плавал осьминог, и припал к ручью. Осьминог уже пришёл в себя и подплыл к лицу Снорри, жадно глотавшему воду. Он поднял щупальце и с размаху ударил человека по лицу.

— Нельзя, — с трудом промолвил Рауд.

Снорри продолжил жадно пить, но потом нашёл в себе силы и отпрянул от воды, повалившись спиной на камни, и тяжело задышал.

Тень от ближайшего камня двигалась медленно, постепенно накрывая собой путников. Осьминог так и плавал в луже, а человек валялся рядом, распластав руки. Оба крепко спали. Кукла сидела под камнем и наблюдала, как тени своими лепестками то закрывали, то открывали спящих, и они неосознанно переползали обратно в прохладу с палящих коридоров света.

Осьминог проснулся только во время первого заката. Его тело почти восстановило здоровый голубой цвет, но местами всё ещё остались фиолетовые пятна. Снорри громко храпел, и не реагировал на попытки его разбудить. Рауд медленно подплыл по воздуху к кукле и выпустил несколько пузырей благодарности:

— Спасибо, деревяшка. Я был уверен, что мы погибнем.

— Ты как? — спросила кукла.

— Живой. Но ожоги ещё остались. Боюсь, заживать будут ещё долго, — булькнул осьминог и повернулся к человеку.

Тот заполз под тень другого камня и свернулся калачиком.

— Пора будить эту гору мяса, — подмигнул кукле Рауд.

Он подплыл к здоровяку и ещё раз треснул его щупальцем по лицу. Снорри подскочил и ударился о камень над головой.

— Ты что творишь, головоногий? — завопил он спросонья.

— Скоро похолодает, нам бы добраться до ущелья, кашель у тебя плохой, а у меня, похоже, ещё и лихорадка.

Снорри протёр глаза и ушибленный затылок, а затем привстал. Но силы не хотели возвращаться к нему. Шатаясь, он опёрся о камень и всё же умудрился подняться. Заметив ручей, он подошёл к нему, встал на колени и снова напился. Утёр рукой рот и, всё ещё стоя на четвереньках, отдышался. Вода стекала с его губ, а глаза были выпученными и дикими, как у животного. Но он нашёл в себе силы собраться, снова поднялся на ноги и оглядел пространство вокруг.

— Как мы сюда попали? — спросил он сиплым голосом.

Осьминог указал щупальцем на оживлённого, сидевшего в глубокой тени и внимательно изучавшего человека.

— Кхм, — только и сказал Снорри.

— Не жди от него благодарностей, — ехидно булькнул Рауд. — Он самый неотёсанный чурбан, которого я знаю.

— Обрубок чёртов, — кивнула кукла и неожиданно для самой себя рассмеялась.

Смех, создаваемый из скрипа шестерёнок и дребезжания пружин, был неестественно металлическим, но всё же смехом. Кукла удивилась самой себе и обхватила грудь руками, испугавшись, что из неё что-то выскочет. Осьминог же припал на несколько щупалец к земле и выпускал какие-то икающие пузыри.

— Идиоты, — констатировал Снорри.

Он зашагал в сторону гор, но тут же споткнулся и упал, чем вызвал ещё больший приступ хохота у спутников.

К ночи они добрались до ущелья между скал, откуда тёк тот самый ручей, и укрылись от ветра в небольшой пещере. Там еле стоявший на ногах Снорри развёл огонь из сухих веток, собранных по дороге. Он с лёгкостью высек искру из подобранных тут же осколков скальной породы и снова улегся спать, наказав кукле подбрасывать в огонь ветки, чтобы пламя не погасло до утра. Рауд устроился подальше от пламени и смотрел на узкую полоску неба между скал.

— Тебя как звать-то? — спросил осьминог, укладывая голову на плоский камень.

Кукла посмотрела на него озадаченно. И тот, у кого ещё не было имени, впервые осознал своё присутствие. Он попытался ассоциировать себя с каким-то словом, что он успел услышать, но не нашёл подходящего.

Ощущение того, что он есть и что всё это он ощущает сам, отдельно от всего остального, настолько переполнило его, что он тут же забыл вопрос. До этого момента он как-то не отделял себя от происходящего, от этих неожиданных спутников, жары, погони. Но теперь, когда он задумался над этим, он мог выделить во всём происходящем себя как отдельную единицу, и это чувство было настолько новым и неожиданным, что он встал. Затем снова сел и ощупал всё своё тело, забравшись даже под забрало и под панцирь, защищавший грудь.

— Где… зовут? — с трудом подобрал слова оживлённый.

— Не где, а как, — поправил осьминог. — Надо спрашивать «как тебя зовут», а не «где тебя зовут», понимаешь?

— Понимаешь, — кивнула кукла, снова встала и спросила: — Пиноккио?

— Нет-нет, так звали одного китобойца на побережье красной кости. Он тоже был куклой, но живой. Хотя, похоже, ты тоже живой. Отчаянный был малый, совсем без мозгов. Проглочен кашалотом вместе с экипажем своего корабля.

— Кашалотом? — удивилась кукла.

— Ну, это такая большая штука. Размером с большой дирижабль, цеппелин, ты цеппелины видел? — спросил Рауд, но кукла замотала головой, и он пустился в дальнейшие разъяснения: — Ну, как средней руки высотный дом, только в длину и толще раза в три, и плавает на глубине.

Он посмотрел на удивлённую куклу, приподнял голову и хлопнул себя щупальцем по лбу.

— Да что с тобой говорить, ты же моря-то и не видел. Вы тут все живёте и ни разу не видели моря. Я, честно сказать, не знаю, зачем жить, если без моря, — грустно констатировал он, улёгся обратно на камень и поднял глаза к звёздам.

Кукла подошла и села рядом, обхватив руками колени, она тоже уставилась на обрывок небосвода.

— Где море? — спросил тот, у кого не было имени.

— Далеко — махнул осьминог куда-то на юго-запад.

— Поторапливайся море? — спросила кукла, тоже махнув рукой на юго-запад.

— Нет-нет, — ухмыльнулся осьминог, — мы идём в Свободный Город. До моря нам не добраться.

— Свободный Город? — произнесла кукла и махнула на юг.

— Да, на восходе, — кивнул Рауд, — в самом сердце большого хребта.

Кукла посмотрела в ту сторону.

— Я спать, а ты не забудь про огонь, а то мы опять замёрзнем, а с моим здоровьем резкие перепады вредны, — булькнул осьминог и закрыл глаза.

Тот, у кого не было имени, спохватился и побежал к почти потухшему костру. Положив в него пару веток, он стал с облегчением смотреть, как разгорается пламя.

— Имя-то придумай, не забудь, — пробулькал в полудрёме осьминог и засопел.

Но кукла не услышала его слов, она была поглощена чувством облегчения, что успела поддержать искрящееся красное пламя. Все чувства были новыми и острыми, и тому, кому только начали придумывать имя, требовалось время, чтобы пережить их глубоко и до конца.

Под утро, когда ветки совсем кончились, он всё ещё пребывал в раздумьях. Он звал, но имя не приходило. Следуя за нараставшим мыслительным процессом, он часто погружался в вызванные этим процессом переживания и образы. Самым свежим была расстроенность. Он сам ещё не знал, что это именно она, но испытывал его в полной мере. Он то качал головой, то вставал и начинал прохаживаться взад-вперёд, то прохаживался и качал головой одновременно.

Когда Рауд наконец открыл глаза, кукла уже сидела возле него и умоляюще произнесла:

— Помогите! Глупая кукла!

Осьминог не сразу понял, о чём речь, но, стряхнув с глаз сон, быстро разглядел состояние спутника.

— Прекратить панику. Не такая уже и большая разница, будет у тебя имя или нет.

— Как прекратить? — умоляюще дребезжала кукла.

— Как-как, подумай о чём-то другом, — раздражённо булькнул осьминог не до конца победившим сон голосом.

Кукла встала и медленно пошла к костру, в последний раз моргнувшему алым пламенем и испустившему дымок. Тот, у кого только начало придумываться имя, стал с усердием пробовать думать о чём-то другом. Но в голову непрерывно лезли разные имена, словно где-то стоял пулемёт, выстреливавший их с невероятной скоростью. Эта ассоциация с пулемётом поразила его. Ведь названия он такого ещё не знал, но вот концепция скорострельного оружия была ему почему-то известна. Он вспомнил побег из тюрьмы, как в спину здоровяка летел поток светящихся огней, и облегчённо присел рядом с костром.

Осьминог, всё это время ворочавшийся на камне, поднялся и полетел к ручью, где омыл своё тело и, хлопая глазами, спросил:

— Колокосвет?

Кукла, вырванная из полностью захвативших её воспоминаний о погоне, подняла на него глаза и, покрутив в голове «Колокосвета», пожала плечами.

— Ну, хорошо, — задумался Рауд, — Эфтебенеуг?

Кукла наклонила голову на бок и сощурила глаза.

— Да-да, согласен, глупое предложение, — замялся осьминог и вновь окатил себя водой из ручья.

Снорри заворочался на своём месте и привстал, не открывая глаз.

— Разгалделись-то, а! — прорычал он, встал и, пошатываясь, тоже пошёл к ручью.

— И тебе доброе утро, спящая красавица, — язвительно булькнул осьминог и брызнул водой в человека.

Тот посмотрел на него, прищурив глаза, покачал головой и встал на колени, чтобы попить.

— Ретузий? — спросил осьминог, повернувшись к кукле.

Кукла попробовала повторить прищур Снорри.

— Мимикрируешь под эту бездушную кучу мяса? — удивился осьминог. — Ну, тогда держи, Братозяблик!

И Рауд брызнул в того, кому выбирали имя, водой, да так ловко, что попал прямо в нарисованные глаза. Осьминог засмеялся, а кукла сняла отмокший слой краски с правого глаза. Снорри презрительно посмотрел на обоих и продолжил умывать лицо.

Спутники шли по ущелью, перепрыгивая с берега на берег, в поисках более удобной тропы. Ручей, как и ущелье, становился шире, превратившись в маленькую реку. На склонах попадались деревья, а вокруг всё заросло мхом и мелкой травой. Тот, кому придумывали имя, с удивлением разглядывал растения. Таких он никогда не видел и не представлял, что может быть столько зелёного цвета сразу. Ему хотелось выпрыгнуть из самого себя от радости, и он подбегал и вдыхал через трещины своей деревянной головы запах каждого цветка, попадавшегося ему на пути. Переполненный эйфорией, он убегал далеко вперёд от спутников, чтобы насладиться природой, ненадолго замерев на месте. Когда же Снорри и Рауд оказывались уже далеко впереди, он бросался их догонять.

— Мне кажется, мы путешествуем с малолетним идиотом, — бурчал здоровяк.

— Ты совсем зачерствел, — задумчиво булькнул в ответ осьминог.

— А ты, беспозвоночный, смотрю, нашёл себе нового друга? — оскалился Снорри.

— А ты, что, не нашёл? — удивился Рауд. — Если бы не он, нас бы уже пригласили на обед пустынники. И не в качестве гостей.

Человек покачал головой и продолжил путь. А осьминог крикнул отставшей кукле:

— Ссык?

— Почему ты не опустил здание? — раздался в ответ звенящий голос куклы, эхом разнёсшийся по ущелью.

— Да, кстати, почему? — обернулся Снорри и с укором посмотрел на осьминога.

Рауд поднял на него удивлённые и внимательные глаза:

— А! Ты хотел их всех утопить?

— Они этого заслуживали, — гаркнул здоровяк.

— Кто заслуживал? — сощурил глаза осьминог и подплыл к человеку на уровень лица. — Полицейские, выполнявшие свой долг, или заключённые, что могли быть как виновны, так и невиновны? У тех и у других есть семьи…

— Ты не видел тех, кто там обитает, а я видел! — проревел Снорри, так что несколько камней упали в ущелье за их спинами. Здоровяк оглянулся и продолжил, но уже тише:

— Я бывал там и раньше, я видел тех, кого туда смывает река жизни, и, поверь, смерть для них — лучший выход.

Он со злости ударил себя по бедру, а затем легонько хлопнул по перемотанной и перевязанной сумке на боку.

— Ты не видел, что они сделали с Лилой. Эти изверги сожгли её целиком, как сжигали таких, как ты. Понимаешь? От неё остался пепел и только верхушка головы, — шипел он сквозь зубы, а его глаза наполнялись кровью.

— Моих сжигали другие люди, теперь их нет, — зло сказал осьминог, отвернулся и полетел дальше. — Отец что-нибудь придумает.

— Всё время надеешься на чудо, а из-за тебя нас чуть не поймали.

— Ничего я не надеюсь. Это был лунный день, никто и не подумал бы нас искать в пустыне.

Снорри повернул голову к осьминогу, утёр глаза рукавом и поспешил вперёд, за уже успевшей убежать вдаль куклой.

Ущелье, поднимавшееся всё выше и выше между двумя склонами, заканчивалось водопадом, тянувшимся высоко вверх на большой горный массив, неприступной стеной возвышавшийся перед путниками. Его отвесная громада обрамляла водопад пещерами, вымытыми другими рукавами реки, заполнявшимися в былые полноводные времена. Вершина же, громоздившаяся существенно выше, представляла из себя плоское плато, ровной полосой отрезавшее синеву неба и выглядывавшее из-за неё солнце.

Здоровяк остановился и посмотрел вверх. На почти белой отвесной поверхности не было ни намёка на тропу или проход. Осьминог остановился рядом и задумчиво произнёс:

— Я так высоко не взлечу, не проси.

— А я так надеялся, — саркастически хмыкнул здоровяк и двинулся к водопаду.

Солнца как раз перевалили через хребет, и вода засияла белыми переливами, ослепив Снорри. Кукла, бегавшая, как заведённая, внизу за только что обнаруженной бабочкой, остановилась, как вкопанная, и, если бы у неё был рот, она непременно бы его открыла. Человек же, совершенно не обращая внимания на творящуюся вокруг красоту, поднялся к водопаду и исчез, шагнув в него.

— Вот тебе и чудо, — удивлённо произнёс осьминог и последовал за здоровяком.

Когда и он исчез в водопаде, кукла с осторожностью двинулась за спутниками, боясь своими движениями спугнуть сверкающее волшебство. В груди всё заходило ходуном, и тот, кому никак не могли придумать имя, рухнул без сознания на поросшие мхом камни.

Пришёл в себя он в полутьме подмышкой у здоровяка. Тот пробирался между острых выступов в узком проёме между скал, проявляя чудеса гибкости. Осьминог мелькал чуть впереди. Часть горной породы светилась каким-то внутренним зеленоватым светом и была как будто прозрачной.

— Пригнись, — раздался голос осьминога, и здоровяк ловко присел и пролез под сверкающим выступом.

Подул ветер, и Гудди понял, что выход близко. А потом он вдруг понял, что у него есть имя. Он издал какой-то охающий звук, и Снорри хмыкнул:

— Очнулся наконец.

— Да, — пробулькал впереди Рауд. — Сон помогает справиться с неизбежностью жизни.

Гудди хотел что-то ответить, но только снова охнул, потому что впереди показался слепящий свет, и они с какой-то неожиданной быстротой оказались на открытом пространстве.

Когда остатки его нарисованных глаз привыкли, Гудди разглядел каменное небо, рассечённое посередине глубоким разломом, и гладь огромного голубого озера с белыми островами. Поражённый увиденным, оживлённый закрутил головой — и мир перевернулся, представ теперь глубоким каньоном, разделявшим горное плато, накрытое куполом неба. Каньон извивался слоями красного, белого и жёлтого, и уходил далеко-далеко, полный разветвлений и уровней, и на каждом было множество пещер, откуда вытекали речки и падали водопадами на дно каньона.

— Наконец-то! — прогудел Снорри и двинулся по широкой тропе вдоль его левого края.

Осьминог улыбнулся обомлевшей кукле и поплыл вслед за человеком. Здоровяк явно спешил, а осьминог спокойно плыл по воздуху, перевернувшись и расслабленно передвигая щупальцами. Гудди крутился под мышкой у человека, вновь и вновь не в силах впитать в себя происходящее. Кое-где на склонах виднелись раскидистые деревья, ухватившиеся своими корнями за выступающий камень. Между ними кружили птицы, и ветер шумел так удивительно умиротворяюще, обдавая случайной прохладой знойный полдень, благодаря чему невозможно было и представить, что где-то в мире есть что-то, кроме этой гармонии.

Спутники подошли к краю обрыва, где чернел вход в большую пещеру. Как только здоровяк приблизился к ней, в пещере что-то зашевелилось. Из темноты сначала показался огромный клюв, а затем голова — ярко раскрашенные древними символами, образовывавшими устрашающую и в то же время удивительно красивую композицию на морде существа. За ними потянулись: длинная шея, маленькое сгорбленное тело и согнутые пополам в коленях ноги. Всё существо было исписано изысканными узорами, а огромные лапы представляли из себя вырезанные из камня головы гигантских псов.

Оно распрямилось, став почти в два раза выше, и помотало головой, издав гортанный звук. Головы псов задышали огнём и заговорили хором:

— Стой, кто идёт?

— Хорошая погода, но каждый вздох приближает к концу, — произнёс Снорри, на полшага отступив от языков пламени.

Голова птицы наверху снова издала гортанный звук.

— Старый пароль, — прогремели псы, и существо стало переминаться с ноги на ногу.

— Как старый пароль? Нас не было… — начал было Снорри.

— Нас не было больше недели, — сказал подплывший Рауд.

Птица угрожающе замахнулась своим клювом.

— И зачем так часто менять пароли? — рассердился здоровяк. — Какой в этом смысл?

Птица сделала шаг в их сторону, и псы извергли предупреждающие струи пламени, отчего человеку и осьминогу пришлось отступить. Но затем из-за птицы показалась маленькая матросская шапочка, и на камень забралась деревянная обезьянка, как две капли воды похожая на Лилу. Она посмотрела на спутников и крикнула птице:

— Сивунос, это свои!

Птица повернула голову на обезьянку, затем с сомнением глянула на пришедших и издала гортанный звук, направив клюв в небо. После этого она отступила и, медленно согнувшись, исчезла в пещере.

— Лила? — с неуверенностью спросил перевернувшийся в руках здоровяка Гудди.

— Нет, я Пуни. А где сестра? — спросила обезьянка, склонив голову.

Снорри как-то неуклюже хлопнул по сумке и отвёл глаза. Обезьянка спрыгнула с камня и подошла к путникам, протянув руки. Здоровяк снял сумку и отдал обезьянке. Та обмотала ремень сумки вокруг тела, кивнула и двинулась в пещеру, поманив компанию за собой.

Было слышно дыхание псов, ступавших где-то позади, но в темноте ничего не было видно, и здоровяк шёл, выставив вперёд руки. Осьминог одним щупальцем держался за его ремень, а другим держал идущего сзади Гудди. Сначала вдалеке, а потом всё ближе и ближе возникли огни. Переливаясь разноцветными узорами, они звали к себе, освещая путь в темноте. Через несколько шагов стало светлее, и компания оказалась на шумной площади, находившейся посреди каменного грота. Самые разные существа сновали туда-сюда по своим загадочным делам. Большинство из них было оживлёнными куклами, игрушками, големами или машинами. Но встречались и антропоморфные животные, и похожие на людей крылатые существа, и существа со змеиной кожей или кожей из дерева.

Снорри поставил куклу на пол. У той разбегались глаза. Всё было таким ярким и пёстрым, что Гудди не успевал как следует разглядеть происходящее. Осьминог потянул его за собой. Со всех сторон доносился весёлый говор и песни. Над его головой прошелестел бумажный змей с длинным хвостом, нёсший шумную компанию деревянных обезьянок в небольшой корзине. И он тут же чуть не споткнулся о живого питона, переползавшего от одной лавки к другой.

— Аккуратнее! — зашипел питон, поправляя хвостом съехавшую с головы бумажную корону.

Гудди лишь успел махнуть ему рукой, как осьминог вытянул его из грота на свежий воздух, и он увидал перед собой расположившийся в каньоне город. Полный цветастых флагов и ярких шатров, он окружал огромный корабль, стоявший в центре каньона. К мачтам его были привязаны натяжные мосты, что вели в рассыпанные на склонах пещеры, а на верхней палубе стоял богатый дом, куда тянулась длинная лестница. От его вида у Гудди всё замерло внутри.

На противоположном конце каньона раскинулась широкая площадка. Она была оборудована под ангар, уходивший под своды гигантской пещеры. В ангаре сверкали фюзеляжи летающих лодок и скутеров. Полуобнажённые люди чистили технику, а техники-оживлённые занимались ремонтом. Взгляд Гудди упал на маленький мешок с нарисованными глазами и ртом, оглянувшийся на оживлённого и запрыгавший к нему от небольшого ларька с краской, где ему только что подправил глаз бородатый мужчина в широкополой шляпе. Мешок поравнялся с Гудди, затем подпрыгнул на уровень его глаз и крикнул:

— Пя!

Оживлённый сделал ещё два шага в сторону, ударился о ногу Снорри и снова упал без сознания.