Максим Тихомиров «Огни в вышине»

Я киваю ему в ответ, и он лыбится еще шире. Моторка летит по водной глади под звездным светом, и белки глаз Милисента ослепительно сияют на его черном, как сама ночь, лице. Впереди — пока все еще далеко — переливается иллюминацией «Тескадор», корабль-город.

Я оборачиваюсь и вглядываюсь в темноту позади. За лодкой расходится треугольником с устремленным в бесконечность основанием кильватерный след — бурление фосфоресцирующей воды, танец мириад мелких тварей, населяющих теплый бульон океанов Гиаттики. Там, где звездный купол неба касается океанской глади, испускает гнилостное свечение далекий уже Нью-Самаэль, город поэтов и мертвецов, из которого я выбрался несколько часов назад.

Огни преследователей все еще далеко позади нас. Неясно, приближаются они или нет. Милисент делает невозможное, выжимая из старенького движка лодки все его невеликие силы. Огромная рука небрежно лежит на румпеле, уверенно и тяжко. Поймав мой взгляд, Милисент показывает большой палец: все в ажуре, бро.

Все и впрямь в ажуре.

Потом я смотрю на огни «Тескадора», полным ходом идущего туда, где река Океан колонной растворенного в воде звездного огня поднимается к небесам вопреки силе притяжения материнской планеты.

— Успеем, брат! — от дружеского тычка я теряю равновесие и лечу за борт.

Бесконечно долгое мгновение я смотрю прямо в выпученные глаза рыбины с пригоршней очень кривых зубов в бездонной пасти. Рыбина, сияя иллюминацией, словно разукрашенное к празднику судно, несется параллельно нашему курсу в полуметре от поверхности в компании по меньшей мере сотни сородичей. Среди рыб нет ни одной одинаковой.

Потом черная рука, бугрящаяся от мускулов, подхватывает меня у самой воды и рывком забрасывает обратно в лодку. Милисент хохочет, широко раскрывая рот и шлепая ладонью о бедро. Другая его рука все так же непоколебимо покоится на румпеле (он же рукоятка газа), едва заметно делая легкие движения вправо-влево. Теперь я знаю, столкновения с кем старается избежать Милисент. В той рыбе, с которой я только что познакомился, было не меньше пары сотен килограммов. От таких чудовищ лучше держаться подальше, если не хочешь разбить лодку и заняться плаванием среди чудовищ в аутентичной для них среде.

— Убедился? — Милисент как ни в чем не бывало играет курсами, огибая скопления морских великанов.

— В чем?

— В том, что вся загвоздка в прионах! Наглядный же пример! Все рыбы жрут друг друга в океане, и все изменяются, пожирая чужую плоть. Нет ни одной одинаковой, но все они друг на друга весьма сильно похожи.

Наверняка Милисент прав. Хотелось бы, чтобы он оказался прав. Иначе у меня ничего не выйдет. Сам успех моей миссии зависит от этих мелких паскудников. На них вся надежда.

— Вон смотри, — Милисент указывает в вышину — туда, где над морем висит лохматый диск Галактики, отражаясь в воде спиральным облаком цветного газа, и потом еще выше, где зловеще багровеет огромный шар меньшего из членов планетарного дуэта, Бильниурса. — Твоя зазноба где-то там! Путь неблизкий, брат. Но ты справишься.

— Придется, — пожимаю я плечами. — Все равно другого выхода нет.

— Выход есть всегда, как и выбор, бро, — грозит Милисент сучковатым пальцем. Твой выбор сейчас — стать свободным или вернуться. Если хочешь вернуться — только скажи. Мне всего-то и нужно — заглушить мотор. Через полчаса все станет как прежде: ты отправишься за решетку, а я — в вонючий приморский кабак в Йонксе.

— Или на корм этим рыбкам, — возражаю я.

— Э-э, нет, брат, — улыбка Милисента просто ослепительна. — Я здесь свой. Мы, народ из портового братства, работаем за деньги. Мы честные наемники — пока нам платят, грудью стоим за нанимателя. Но если он сам поднимает лапки кверху, — Милисент раскрывает светлую, розовую ладонь, совершенно не подходящую под определение «лапки», — мы тоже умываем руки. К чему умирать за мертвецов? Верно, бро?

— То есть ты мне сейчас открыто говоришь, что сдашь меня тем ребятам, Милисент?

Я надеялся, что мой взгляд сейчас достаточно недобр. Впрочем, с Милисентом такие шутки не работают, я проверял. Суровый парень, пусть и с бабским именем.

— Но ведь ты не сдаешься, бро? — обезоруживающе улыбается Милисент.

— Нет, весельчак, — отвечаю я.

«Тескадор» все ближе. Уже можно разобрать буквы на высокой корме. Широченные колеса, по паре с каждого борта, неустанно пенят воду, их плицы светятся призрачным пламенем, а по снастям и мачтам гуляют среди фонариков иллюминации блуждающие огни.

Наша моторка идет без ходовых огней. Звук двигателя практически не слышен, а человек Милисента на борту позаботился о том, чтобы радар нас не нащупал. Потому, когда моторка подходит к самому борту «Тескадора», нас встречают не тугие струи забортной воды из брандспойтов, а сброшенный сверху штормтрап.

— Вот видишь, брат, все как я и обещал, — говорит Милисент, когда я ловлю ступеньку и стараюсь удержать равновесие в лодчонке, пляшущей в турбулентности у корпуса лайнера. — Там, наверху, на жилых палубах, полным-полно всевозможных соблазнов. Избегай их изо всех сил. Еще выше, за небом и среди звезд, тебя кое-кто ждет. Я помню, ты сам рассказывал.

— Я помню, — эхом откликаюсь я и начинаю подъем.

— И не забудь про крысу, бро! — кричит вдогонку Милисент. — У тебя теперь тоже есть крыса!

Он стучит себя полусогнутым пальцем по лбу — туда, где из дыр в черепе торчат наружу длинные, поросшие редким волосом хвосты. Один из них конвульсивно шевелится.

— Все дело в прионах, брат!

Точняк. Все дело именно в них, думаю я и лезу все выше — к цветным огням, к звукам джазового оркестра, к голосам, которые становятся все громче и громче.

У меня в кармане шевелится крыса.

Моя крыса.

* * *

Крысу мне продают в трущобах Нью-Самаэля, среди лабиринта кривых загаженных улочек и полных мусора каналов со зловонной водой.

— Ты даешь какие-то гарантии? — спрашиваю я серолицего человечка с бегающими глазами.

Тот затравленно смотрит на меня, словно не понимая, о чем идет речь. Переводит взгляд на Милисента. Тот великолепен в облегающей майке, поверх которой на широченные плечи небрежно накинута цыганская шаль. Милисент успокаивающе кивает барыге, и тот, выдохнув, заметно расслабляется.

— Я — твоя гарантия, брат, — говорит мне Милисент, наклонившись поближе и понизив голос. 

Я чувствую запах его помады, приторно-сладкий, фруктовый. А может быть, это просто ветер принес в трущобную вонь припортового района глоток воздуха с гор, воздуха, напоенного ароматом цветущих садов.

— С тобой никто не стал бы разговаривать просто так, без моего поручительства, — басит Милисент. Обведенные сурьмой глаза так и полыхают в такт речи. Не негодование, нет — но возмущение, да. — Когда я с тобой, никто не станет пытаться тебя обмануть. Тебе повезло, что у тебя есть я, бро.

— Точно, брат, — говорю я.

Торговец, и сам изрядно крысанутый тип с целой порослью хвостов на макушке, кивает еще раз и зовет нас за собой в темную подворотню. Там всего за десять тысяч лиганских копейро я становлюсь обладателем крысы, да не простой, а уникальной.

— Все путем, чува-ак, — он тянет слова так, что мне хочется убивать. — Это был пилот с «Унамурри», настоящий спец, таких днем с огнем не отыскать. У нее в башке сейчас все то, что знал он сам.

— Она что — ела его? — спрашиваю я, не особенно заботясь о соблюдении протокола, который не предусматривает разговоров о смерти. Нарушение табу, да еще столь беспардонное, обычно настраивает собеседника против.

Но эти типы, вскормленные крысиным пометом в худших притонах этого мира, привычны ко всему.

— Она его пробовала, — пожимает плечами барыга. — Ну что, шпион, берешь?

Шпион — это я. Громкое было дельце, что и говорить. С неделю весь местный голомир сиял разоблачительными заголовками о том, что мот, игрок и ценитель искусств из метрополии оказался на деле промышленным шпионом. Полгода прошло, все должно уже утихнуть — ан нет. У ребят вроде этого напомаженного хлыща в лиловом сутенерском костюме очень хорошая память, особенно на лица. Так что по улицам ходить, гулять в толпе — это пожалуйста, а вот сунуться к таким вот, как он, — ни-ни. Не моги. Убьют, не поморщившись. Или просто не станут разговаривать. В моем случае даже не знаю, что и лучше.

Мне надо выбраться отсюда. Не ради спасения человечества и совсем уж не из чувства долга. Просто выбраться. Спасти свою шкуру. Иначе убьют, не сегодня — так через день или неделю. Если раньше недобрые парни из местной службы планетарной безопасности удовлетворились бы пожизненным заключением, то теперь, после побега из каталажки, ничего хорошего мне не светит. Опасен, а значит, подлежит ликвидации. Разговор короткий.

Но больше всего я боюсь теперь не смерти, нет. После того, как Милисент прожужжал мне все уши своими страшилками про прионы, мне очень не хочется превратиться в начинку для крыс. Какой-никакой, а я все же шпион, пусть и неважный. Настоящему, идейному шпиону свой собственный живот отнюдь не ближе блага Родины. Я же — просто сибаритствующий тип на государственном обеспечении. И все. Совершенно не за что быть съеденным крысами. Абсолютно не за что.

Но серьезных парней в плохо сшитых костюмах мне в этом не убедить — а потому пришло время рвать когти из системы.

Тем более что Абигайль давно меня заждалась.

Где-то там, на орбите вокруг меньшей из планет дуэта, Бильниурса, ждет меня мой кораблик. И пусть даже недобрые ребята, засадившие меня на полгода в одну камеру со здоровенным темнокожим парнем, который носит женское имя и майки с блестками, взяли суденышко под конвой сразу после моего ареста — кораблик меня дождется.

Я иду к тебе, Абигайль, думаю я, когда барыга с большой осторожностью отдает мне увесистый металлический цилиндр с перфорированными торцами. В цилиндре шуршит что-то быстрое и злое; порой оно начинает чем-то скрежетать там, внутри. Я подозреваю, что, скорее всего, зубами и, вероятнее всего, от голода.

Крыса должна быть голодной, вспоминаю я инструктаж.

— Вот твой биле-ет на небеса-а, чу-ува-ак, — гундосит барыга. При всей его веселости он старается теперь держаться подальше от меня и моей покупки. Барыге явно не улыбается в ближайшее время превратиться в космопилота поневоле.

Карманы его стремного пиджака оттопырены от денег. Рожа лучится самодовольством. Он только что впарил лоху лежалый товар. И правда: кого в этом мире могут интересовать навыки космического пилота — пусть даже такого, кому не суждено никогда в жизни оторвать свой корабль от поверхности? Ведь до ближайшей планеты можно добраться легко и просто: вплавь, если уж совсем не свезло, или на утлой лодчонке, а может, на стремительном когге контрабандистов, или совершенно легальным пассажиром на корабле. Самом настоящем колесном пароходе, словно сошедшем со страниц исторического романа о прошлом далекой Земли, только очень, очень большом. Чертовски хочется самому попробовать, каково это — мчаться сквозь черноту космоса, стоя на прогулочной палубе, открытой всем ветрам, без скафандра, и дышать самым настоящим чистейшим морским воздухом…

Ну вот, совсем скоро у тебя появится шанс, бро.

— Запомнил этого парня? — спрашиваю я Милисента.

— Конечно, бро, — отвечает он.

— Если окажется, что все это подстава, найди его и скорми крысам. Он этого боится.

— Не вопрос, бро.

— А теперь веди меня к ортодонту, Милисент. У меня для него ну о-очень большой заказ.

* * *

Гребаную пропасть веков тому назад водный гигант Гиаттика попал в плен к железной планетке по имени Бильниурс — небольшой, но чертовски массивной. Бильниурс, судя по всему, был прежде металлическим ядром не то звезды, не то газового супергиганта из той же системы… не суть важно, я разбираюсь во всей этой астрофизике так же скверно, как и вы сами.

Так что теперь Гиаттика, заполнив соседскую полость Роша, ежедневно дарит Бильниурсу многие кубические километры чистейшей океанской воды, сливая ее огромным жгутом через лагранжеву точку дуэта. Что происходит с водой на поверхности негостеприимного железного карлика, не знаю. С меня хватает и этой непостижимой аккреции… Впрочем, здесь, под плоскостью галактического диска, вдали от значительных скоплений звездного вещества, с физикой происходят поистине странные вещи. Не думаю, что мне интересны эти процессы. Да и в этом ли дело?

Важно то, что раз в местный месяц круизный корабль-город «Тескадор» выполняет рейс в направлении небесного соседа Гиаттики — и это единственная причина, по которой я оказываюсь сейчас на штормтрапе, который отчаянно раскачивается вдоль борта высотой в много-многоэтажный дом.

Где-то рядом с мрачным миром, заслоняющим полнеба, на стационарной орбите меня ждет моя Абигайль. И если для того, чтобы воссоединиться с ней, мне надо угнать круизный пароход с командой в пять тысяч человек и десятью тысячами пассажиров — я сделаю это.

Человек Милисента не стал себя светить — штормтрап аккуратно закреплен на планшире, но рядом с ним никого. Я перебираюсь на палубу и даю отмашку Милисенту. Тот машет в ответ, и лодка отваливает от борта лайнера и стрелой мчится по широкой — далеко в обход преследователей — дуге обратно к Нью-Самаэлю, городу порока и радости. Море за кормой лодки ненадолго вскипает волнами холодного огня.

По широченным, словно городские проспекты, палубам суперлайнера прогуливаются во всех направлениях тысячи людей — хорошо одетых, богатых, респектабельных. Среди них много крысанутых — здесь рулят деньги, а потому любые причуды допустимы. Из открытых дверей салонов и кафе доносятся ароматы душистого табака и кофе. Я уверенно смешиваюсь с толпой, даря всем встречным улыбки, склоняя голову в приветствии, приподнимая шляпу при встрече с замужними дамами и касаясь полей, если навстречу попадаются девицы. Мне все здесь знакомо, хотя я тут впервые. Такие места распространены повсюду в Галактике. Текут рекой деньги, прожигаются жизни и состояния…

В таких местах я свой.

Без усилий нахожу шлюпочную палубу и прячусь внутри одной из ярко-оранжевых спасательных «шлюпок». На деле это небольшой космолет — дань специфике межпланетных рейсов на очень даже не космическом корабле. Я задраиваю люк изнутри, располагаюсь на низкой скамье и извлекаю на свет божий цилиндр с крысой.

Вооружаюсь зеркалом и сразу нахожу за ухом коряво нарисованный маркером крестик — Милисент обозначил место инъекции, как смог. Ну, с его-то ручищами… Хотя они не такие уж и грубые, какими выглядят, да и хозяин их далеко не так прост, как пытался убедить меня все полгода в тюрьме. Это стоит еще раз обдумать. И я это обдумываю. То, к каким выводам я прихожу в итоге, не особенно-то меня радует — но обратного пути нет.

Только вперед и вверх!

Я опрыскиваю помеченную половину головы приобретенным у ортодонта анестетиком и плотно прижимаю цилиндр торцом к обозначенному крестиком участку черепа. С легким шипением срабатывают захваты, фиксируя контейнер к коже, и противоположный торец цилиндра начинает медленно разогреваться.

Крыса обеспокоенно попискивает в своем доме, внезапно превратившемся в смертельную ловушку. Потом начинает царапать лапами стены.

Через несколько минут, когда писк становится нетерпимым, я ощущаю первый укус.

Милисент что-то говорил об алмазном напылении, благодаря которому крысиные зубы проходят кости, как масло, — но боль все равно адская, несмотря на анестезию.

В какой-то момент я отключаюсь, а когда снова прихожу в себя, пошедший от разогрева разводами побежалости и главное — пустой! пустой! — цилиндр лежит рядом, а в голове у меня копошится крыса, выедая себе норку в моем мозге. Длинный голый хвост то и дело мелькает перед глазами.

Боли я не чувствую.

— Добро пожаловать в ряды крысанутых, — поздравляю я себя.

Потом крыса утихает в своем свежевыгрызенном гнездышке, а я ложусь спать и сплю всю ту долгую неделю, пока мозг крысы не прорастает в мой собственный.

Никакой катастрофы за эту неделю не случается, и моя шлюпка оказывается так никому и не нужна. В теле ощущается странная легкость — еще не та, что в пустоте, но уже не такая, как вблизи больших планетарных масс. «Тескадор» несется вниз по текущей сквозь космос реке к первой лагранжевой точке парной системы. Подниматься против столь мощного потока ему будет сложно — но мощные машины суперлайнера непременно справятся с этой нелегкой задачей.

Мне же с ними не по пути. Знания пилота «Унамурри», брата-близнеца «Тескадора», через посредничество крысиного мозга перекочевали в мою долговременную память, и я уже знаю, что мне не придется угонять сам суперлайнер, взяв в заложники пятнадцать тысяч человек, а потом бросать их на произвол судьбы на безнадежно испорченном судне. Мой обширный житейский опыт позволяет сделать это, используя одни лишь зубочистку и пилку для ногтей, — но мне открывается новый путь.

Я жду еще неделю, любуясь видами галактического диска над сине-белой полусферой Гиаттики — марево облачных полей, вихри циклонов, неистовство штормов у подножия поднимающейся в небеса колонны воды во много миль диаметром.

Когда «Тескадор» приступает к выполнению разворота на сто восемьдесят градусов в лагранжевой точке, я отстреливаю шлюпку и, используя чудовищное притяжение железного брата голубой планеты в качестве ускорителя, выигрываю партию космического карамболя, безупречно выйдя прямо на цель.

За это я несказанно благодарен безвременно почившему неизвестному пилоту «Унамурри» — и своей крысе.

* * *

Мой корабль ждет меня там, где я оставил его, «поднявшись» на поверхность Гиаттики по столбу водопада полтора года назад и слившись с массой местных жителей. Ох, Абигайль, Абигайль, заждалась ты меня, соскучилась…

Я стыкуюсь со своим звездолетом, но люки не открываются.

— Здравствуй, — говорю я в переговорник. — Здравствуй, моя драгоценная Абигайль. Я вернулся. Прости, что меня не было так долго.

Молчание. Потом:

— Здравствуй…

Едва слышное и очень усталое.

— Я все объясню потом, дорогая, — говорю я.

— Они были здесь, — шепчет мне моя Абигайль. — Все… Все испортили. Я так ждала тебя. Но теперь я беспомощна, милый…

— Не тут-то было, — зло смеюсь я.

Люк не подается. Автоматика безмолвствует. Конечно же, недобрые парни из планетарной безопасности побывали здесь. Что не смогли использовать и понять, испортили и заблокировали. К этому я был готов. Так же, как и к тому, что найду корабль там, где оставил, — целым и относительно невредимым.

Уничтожить работоспособный звездолет — слишком большая роскошь для цивилизации, лишившейся межзвездных путешествий вместе с защитой метрополии много, много лет назад. Побочные эффекты народной революции, да.

Они заблокировали все, что только можно заблокировать дистанционно. Сменили коды. Мой ключ от корабля так и остался где-то далеко внизу, в гнилом городе на поверхности удивительно прекрасной планеты. Сейчас они должны везти его сюда, зная, что теперь смогут заставить меня им воспользоваться, — ведь иначе Абигайль умрет, и я это знаю наверняка от нее самой.

Да, точно — вон они, примитивные жидкостные ракеты. Живые огоньки среди звезд. И из-за железного малыша — тоже. Значит, действительно ждали, значит, действительно, засада.

Не беда.

— Сейчас, дорогая, мы все исправим, — говорю я, и крыса в моей голове просыпается и радостно пищит, вторя моим словам.

— Но мои мультисенсоры, мои когнитивные контуры, — говорит мой корабль, — Они слепы и глухи, и я мало что помню после вирусной атаки… Мой мозг поврежден… Не могу ориентироваться ни по звездам, ни по квазар-маякам, ни по галактическим меридианам…

Она едва не плачет, моя милая девочка.

— Не беда, — говорю я, прилаживая во рту протезы, над которыми ортодонту из Нью-Самаэля пришлось как следует попотеть. Наконец они встают так, как надо. — Я побуду твоей резервной копией, дорогая. А заодно — и твоей крысой.

Дикция, конечно, ни к черту из-за этих резцов и клыков. Но она понимает. Она понятливая, моя Абигайль.

Я прикидываю, где примерно проходит техтуннель, ведущий к ганглиям-накопителям, к памяти моей Абигайль и ее личности, и опрыскиваю теплый, податливый бок корабля анестетиком.

Примериваюсь — и делаю первый укус.

Моя Абигайль стоически терпит. Я чувствую, как по ее псевдоплоти волнами пробегает дрожь.

Ничего, я вернусь, и вы все ответите за то, что моей девочке приходится страдать, думаю я, вгрызаясь все глубже.

— Пилот есть пилот, пусть при жизни он никогда и не покидал своей солнечной системы. Ведь звезды есть звезды. Пусть для кого-то они — просто огни в вышине, — говорю я своей Абигайль в паузе между укусами.

Моя девочка слушает меня, вздрагивая всем своим многотонным телом в такт движениями моих зубов.

— Теперь во мне есть немного пилота, моя малышка. Я впитал все, что он знал. Хотел бы сказать, что с молоком — но нет. С плотью и кровью. Как настоящая крыса. Теперь мы не пропадем, — обещаю я и кусаю Абигайль снова, а потом еще и еще.

Ее плоть сладка и податлива. Я всегда буду помнить ее вкус.

Гребаные прионы.

Все дело — в них, я помню.

— Нам пора домой, детка, — говорю я.

И моя Абигайль отвечает:

— Да, любимый.

Звезды терпеливо ждут, заглядывая через мое плечо миллиардом внимательных глаз.

Мы скоро, говорю я им.

Теперь — совсем уже скоро…

* * *

Утренние рассказы собирает Александра Давыдова