Викторианская эпоха — период с 1837 по 1901 год, когда Британией правила королева Виктория, — была временем death positive, позитивного отношения к смерти. Викторианцы жили с ней бок о бок и воспринимали её спокойно, с хмурым торжественным удовольствием, как неминуемое окончание земного существования бессмертной души. Смерть приходила за каждым, делом же каждого было принять её с достоинством. Это превратилось в настоящий культ, и некоторые его элементы нашим современникам могут показаться странными, диковинными или даже отталкивающими.

Убийственный прогресс

В конце XVIII века химик Карл Вильгельм Шееле смешал калий с белым мышьяком в растворе медного купороса и получил поразительно стойкий и яркий зелёный краситель. Его стали использовать практически везде, в том числе для окрашивания обоев, которые потом медленно убивали жителей дома

Викторианская эпоха — один из самых спокойных и значимых для Британии исторических периодов. Она стала временем небывалого технического прогресса, открытий и изобретений, урбанизации и развития. Строительство железных дорог, применение пара и электричества, изобретение канализации, централизованных отопления и освещения, развитие химической промышленности, появление косметики, очень похожей на современную… Вместе с тем это было время консерватизма, расслоения в обществе, пуританства, ханжества, невежества и бесправия. Медицина и правовая система, несмотря на безумные темпы развития других отраслей, оставались на очень низком уровне.

Бум урбанизации в викторианский период привёл к перенаселению городов. Возник новый класс — городская буржуазия. Это были люди без титулов, но с деньгами. Они могли позволить себе пользоваться всеми новыми изобретениями и, собственно, охотно пользовались, тогда как аристократия в своих привычках сохраняла консервативность. Прекрасный дом владельца прибыльного бизнеса полнился новомодными штучками, такими как туалет со сливной системой, канализация, паровой котёл для обогрева, газовые плита и освещение, предметы декора из целлюлозы (они почти не отличались от тех, что были сделаны из слоновой кости и черепахового панциря, но стоили в десятки раз дешевле), а также обои и портьеры — красивые и яркие благодаря химическим красителям. В гардеробной хватало модных нарядов, в детской — расписанных игрушек. Зажиточный горожанин мог позволить себе разнообразную еду высшего сорта, в том числе сахар, чёрный чай и белый хлеб. Получается прекрасная уютная картинка, и кажется, что во всём этом изобилии нет ничего опасного. Но на самом деле опасным было всё — и дом, и одежда, и еда, и даже игрушки.

Главная проблема заключалась в том, что ни о каком тестировании новинок в то время и речи не шло. Все изобретения, как только они начинали исправно работать в лаборатории, ставились на потоковое производство и тут же попадали в продажу. Никто не измерял критический уровень давления в паровом котле, никто не задумывался, что скопившиеся в узкой канализационной трубе газы способны подбросить красивый новый унитаз в воздух (и хорошо, если в этот момент на нём никто не будет сидеть). Угрозу представляла и целлюлоза, которая отлично горела и даже могла взорваться от перегрева.

Расхитители могил за работой / Kim Traynor / [CC BY-SA 3.0, cropped]

Никаких бытовых норм и правил техники безопасности не существовало. Трубочки для подачи газа в лампы могли свисать с потолка, лежать на полу или на столе. Подолы огромных платьев регулярно попадали в каминный огонь и вспыхивали. Лестницы (за исключением парадной — это же лицо дома) были без поручней, со ступеньками разной высоты. Рядового викторианца подстерегал миллион смертельных опасностей в его собственном доме.

Самый известный яд викторианской эпохи — это мышьяк. Точнее, зелёный краситель, который изготовляли на его основе. Он давал яркий, насыщенный цвет и очень высоко ценился; им окрашивали всё — от обоев и тканей до искусственных цветов на шляпках. Надо ли говорить, что люди болели, а многие и умирали в комнатах с зелёными обоями или нося зелёные платья, перчатки, шляпки, вуали. Те, кто работал на производстве с зелёным мышьяковым красителем, тоже страдали, только не так долго.

Вторыми по опасности были свинцовые белила. Ими окрашивали стены, предметы интерьера и декора, даже детские игрушки. А поскольку для ребёнка нормально тянуть игрушки в рот, случаи смертельного отравления свинцовыми белилами были не так уж редки.

С едой того времени история не менее печальна. До уличной канализации дело ещё не дошло, поэтому отходы сливались в Темзу, откуда на стол поступали рыба и питьевая вода. Воздух был сильно загрязнён из-за угольного дыма. Ни мясо, ни птица не проходили даже минимальную дезинфекцию, молоко не кипятили (зато «дезинфицировали» борной кислотой), мало беспокоило людей и то, чем и где питалась скотина, идущая на забой. Вместо хорошего чая, который на тот момент был очень дорог, так как поставлялся только морем из Индии и Китая, могли продать спитую, неизвестно чем подкрашенную заварку. Белый хлеб нередко был внушительного веса, но отвратительным на вкус из-за добавленного в него мела, а то и штукатурки или алюминиевых квасцов.

Позже в косметику и презервативы начали добавлять только что открытый радий. А пудру и карболовую кислоту запросто можно было спутать из-за одинаковых коробок.

Косметика с содержанием радия, витрина в музее Марии Кюри (Париж) / Travus / [CC BY-SA 3.0]

При такой жизни к врачам обращались часто. Однако в медицине в то время царила теория миазмов — предполагалось, что болезни появляются из-за неких ядовитых испарений, которые присутствуют в воздухе и разносятся ветром. Вместо того чтобы проветрить комнату больного, окна наглухо запирали. Воду, еду и вещи больных и умерших даже не подозревали в распространении заболеваний. Всё, от головной боли и бессонницы у детей до инфлюэнцы (сейчас ее называют простудой или ОРВИ), тифа и ботулизма лечили морфием, героином, лауданумом (опиумной настойкой), старым добрым мышьяком, а также сочетанием всех этих веществ во всевозможных комбинациях и с различными добавками вроде алкоголя. И, конечно, кровопусканием.

Неудивительно, что в таких условиях смертность, особенно детская, достигала устрашающих масштабов. Больше половины всех смертей приходилось на детей младше пяти лет, а средняя продолжительность жизни не превышала сорока. Смерть была привычным явлением, частью повседневной жизни.

Итак, допустим, некий викторианец среднего класса — ребёнок, леди или джентльмен — умер. Что в первую очередь сделает его многочисленная скорбящая родня?

Она обратится к фотографу.

Фото на долгую память

Ангел смерти бросает в воду вещество, вызывающее брюшной тиф / Richard Tennant Cooper, Wellcome Collection / [CC BY 4.0]

Посмертные фотографии (или снимки post mortem) пришли на смену посмертным портретам и маскам, которые делали в память об усопшем. Когда процесс изготовления дагеротипов упростился и подешевел (вместо серебряных пластин для печати стали использовать стеклянные и металлические, а позже — картонные), фотография составила серьёзную конкуренцию портретной живописи, потому как передавала реальность чётко и без искажений. Как всякое новое, непонятное и сложное искусство, фотография очаровывала людей.

«Сохранить призрачный образ истаивающего тела» («Secure the shadow, ere the substance fades») — таким был девиз фотографии викторианской эпохи. И это очень чётко отображало мнение викторианцев о посмертных фотографиях — они хотели запечатлеть на снимке лицо дорогого человека, который совсем скоро превратится в прах. Особенно это касалось детей, в чьих коротких жизнях могло и не случиться повода попасть в фотоателье. Кроме того, тогда съёмочный процесс был сложным и утомительным, позировать приходилось долго, и не каждый ребёнок мог столько сидеть на месте, даже на коленях у матери.

Ранние посмертные фото были достаточно простыми и представляли собой изображения усохших, похожих на черепа лиц, застывших и бледных как саван. Позже фотографы стали подходить к задаче творчески: тела усаживали в разные позы, а снимки ретушировали, чтобы мертвецы казались живыми. Они часто представали в окружении родственников, детей, питомцев или любимых вещей — книг, оружия, чайных сервизов, вышитых диванных подушечек. Умерших детей фотографировали на руках у родителей или с игрушками — куклами, играми, плюшевыми медведями.

Пять дочерей Виктории и Альберта рядом с бюстом недавно умершего отца, март 1862 года

Ещё мертвецов часто изображали спящими, что было проще всего, или снимали лежащими в пышно декорированном гробу, в красивом саване, подчёркивая, что человек уже присоединился к ангелам и больше не испытывает земных страданий.

Посмертные фото вставляли в паспарту, зачастую щедро украшенные золотым или серебряным тиснением, а также цветами, завитушками и многозначительными поэтическими эпитафиями на латыни. Портреты дарили на память родственникам и семье усопшего.

Некоторые посмертные фото того времени сложно отличить от снимков живых людей — застывшие позы и странное выражение глаз на них совершенно одинаковые. Порой путались даже для сами викторианцы, однако путаница могла стать хорошей рекламой для фотографа.

Например, известный снимок Льюиса Кэрролла часто попадает в подборки с посмертными фотографиями викторианской эпохи с подписями вроде «обратите внимание, как подпёрли голову рукой». На самом деле на тот момент писатель был вполне себе жив, умер он гораздо позднее — просто всех сбивает с толку его неестественная поза.

Жуткие фотографии Викторианской эпохи

Тим Скоренко | 15.07.2017 | 107912

Смотришь порой на викторианские фотографии, и дрожь берёт — мертвецы, уродства, странные эффекты. Кому и зачем нужны были эти фотографии? Давайте полистаем старинный альбом и попытаемся найти объяснение содержимому его страниц.

Новое платье мертвеца

Знаменитый наряд Люси из фильма «Дракула» / 1992, Columbia Pictures

Под влиянием романтизма викторианцы воспринимали смерть как торжественный переход души из земного мира в вечность. Конечно же, для такого случая требовалась особенная одежда. Хоронить человека обнажённым было неприлично, бессердечно и не по-христиански. Очень редко для этого использовали повседневную одежду, почти никогда — чужую. Викторианцы были суеверны: где гарантия, что вслед за гниющим в земле одеянием не начнёт гнить его прежний хозяин?

Саван — парадный костюм мертвеца, и в викторианскую эпоху это слово обозначало несколько разных типов погребальных одежд.

В случае с бедняками или простым людом, в частности сельским, это мог быть прямоугольный кусок полотна, в который заворачивали (а ранее — зашивали) тело, завязывая ткань вокруг шеи и лодыжек. Получалось нечто, изрядно напоминающее гигантский початок кукурузы. Это старомодный и самый дешёвый вариант.

В XVII веке появился парламентский акт «О захоронении в шерсти», предписывающих хоронить всех, кроме нищих и жертв чумы, в шерстяных саванах. Таким образом поддерживалась шерстяная промышленность страны. В начале XIX века этот акт отменили.

Второй тип савана — что-то вроде ночной рубашки, украшенной кружевом и вышивкой (вспомните наряд Люси из фильма «Дракула» 1992 года). Такой саван, из дешёвой ткани с бумажными оборками, был широко доступен, но выглядел неважно. Поэтому женщины часто шили их для себя сами, чтобы не стыдно было лежать в гробу на глазах у почтенной публики. Было обычным делом вышить красивый саван для собственного приданого.

Королева Виктория в траурном платье, 1893 год

Третий тип похоронного облачения — специфический костюм, красивый и элегантный спереди, но без спины, чтобы было проще облачать в него застывшее тело. Края такого костюма подворачивали под тело, создавая иллюзию настоящей одежды.

Статьи о женском похоронном стиле печатали в модных журналах. Описания изысканных кружевных саванов ничем не отличались от описаний свадебных или чайных платьев — неформальной одежды вроде пеньюара, которую женщина могла надеть для домашней встречи с самыми близкими друзьями или для соблазнения любимого мужа. Создавалось впечатление, будто даже после кончины женщина должна была кого-то соблазнять — хоть самого Смерть (в британской традиции эта сущность мужского пола).

Важной частью похоронного костюма считалась обувь — она упрощала умершему тернистый путь на небеса. Такую обувь изготовляли из картона; ходить в ней по улице было невозможно, но выглядела она отлично. Сзади делали специальную шнуровку, чтобы легче было обувать мертвеца.

Смерть в искусстве

Волшебница Шалот на полотне Джона Уильяма Уотерхауса, 1888 год

В творчестве поэтов-романтиков и художников-прерафаэлитов образ Смерти появляется часто, причём окутанный романтическим флёром. Например, поэма Альфреда Теннисона «Волшебница Шалот» и картина Джона Уильяма Уотерхауса «Леди из Шалот» посвящены девушке, которая умирает от таинственного проклятья, вынуждавшего её безвылазно сидеть в башне и ткать гобелен. В стихотворении того же Теннисона «Мариана», проиллюстрированном Джоном Эвереттом Милле, девушка впадает в меланхолию и, тоскуя по возлюбленному, мечтает умереть. Ещё в качестве примера можно привести, пожалуй, известнейшую из картин художников-прерафаэлитов — «Смерть Офелии» Милле, а также чуть менее известную «Офелию» Уотерхауса.

Или картину Уильяма Ханта «Изабелла и горшок с базиликом», написанную по поэме Китса. Этот сюжет, позаимствованный из «Декамерона» Боккаччо, рассказывает о скорбящей девушке. Её возлюбленного, Лоренцо, убили её братья, желая скрыть тот факт, что у Изабеллы были с кем-то внебрачные отношения. Лоренцо явился Изабелле во сне и рассказал, где находится его тело. Изабелла выкопала голову любовника и поместила её в горшок с кустом базилика. Днями напролёт она рыдала над горшком, пока братья его не отобрали. После этого Изабелла умерла от горя. Сюжет романтический, но всё равно овеян мрачным флёром, что вполне соответствует духу эпохи.

Вид на кладбище

Викторианцы предпочитали устраивать максимально пышные и помпезные похороны: это подчёркивало статус семьи. Сельские жители и небогатые люди из рабочего класса занимались организацией сами. На неожиданные похороны денег часто не хватало, приходилось быстро зарабатывать необходимую сумму, и всё это время тело умершего хранилось в одном доме с живыми, иногда даже в одной комнате.

Те, кто мог себе это позволить, обращались в похоронные конторы. Такие заведения предоставляли всё, что нужно: саван и обувь, гроб и покров для него, катафалк, траурные экипажи, запряжённые лошадьми в плюмажах из чёрных страусовых перьев, траурные плащи с глубокими капюшонами, шарфы, перчатки, вуали и нарукавные повязки для участников процессии, а заодно профессиональных плакальщиков в соответствующем облачении. В этих же конторах можно было взять в аренду одежду для каждого периода траура. Всё зависело исключительно от платежеспособности клиента.

Путь похоронной процессии заканчивался на кладбище.

Кладбище во дворе монастыря Клюни с мортсейфом / Martyn Gorman / [CC BY-SA 2.0]

Вид кладбищ, знакомый всем нам — большая отгороженная территория, ровные ряды надгробий с именами, фамилиями и датами, аллеи, красивые склепы и много зелени, — оформился в XIX веке, хотя был известен ещё с античности. В промежутке приблизительно с V до XVIII века кладбища ничего общего с современными не имели. Они размещались в церковных дворах — больших, прямоугольных, отгороженных толстыми каменными стенами. Отсюда одно из английских названий кладбища — churchyard, «церковный двор». Но по факту кладбище начиналось в самой церкви, вернее, под ней. Наиболее почётными для захоронения считались места под плитами вокруг алтаря, чуть попроще — около статуи Богородицы, под распятием или рядом с мощами святых, если те хранились в церкви. Чем дальше от главных святынь, тем менее дорогим и почётным считалось место. Дальше всех, у самой кладбищенской стены, размещались «братские могилы» для бедняков — огромные, практически бездонные ямы, вмещавшие до полутора тысяч тел. Такие массовые захоронения вошли в обычай во время эпидемий чумы и практиковались в отношении простонародья вплоть до конца XVIII века. Обычно рыли сразу две могилы, и одну из них не закапывали, лишь прикрывали тяжёлой железной решёткой — держали готовой для дозахоронений.

Экономить место помогала практика двойных захоронений, когда истлевшие останки вынимали из могилы и укладывали туда свежего мертвеца. Эту операцию могли повторять десятки раз.

Приблизительно с V века надгробные надписи и портреты вообще исчезли, и могилы стали безымянными. В Средние века на христианском Западе «подписывали» только захоронения богачей, знати и правящей верхушки. В остальных случаях, когда тела громоздили одно на другое, постоянно выкапывали и перекладывали, указывать имена было просто бессмысленно.

Мортсейфы / Judy Willson / [CC BY-SA 3.0]

Ко второй половине XVIII века назрел вопрос о переносе кладбищ за городские стены. Во-первых, воздух в церквях и на кладбищах стал по-настоящему опасным и провоцировал многие заболевания. Во-вторых, по религиозным канонам захоронения в церкви запрещались — ей полагалось быть святым местом, полным света и свежего воздуха. Кроме того, примерно в это время появилась идея, что покойники волей дьявола могут навредить людям, и возникла необходимость разграничить мир живых и мир мёртвых.

С 1780-х кладбища при церквях начали закрывать. Во Франции, например, в катакомбах появились склады с костями и черепами. Их туда свезли с закрытых парижских кладбищ, на месте которых организовали городские площади, открытые всем ветрам.

В это же время возник новый вид кладбища — большой участок земли, похожий на парк или сад, с деревьями и цветами, со скульптурными группами, склепами, часовнями и надгробиями, разделёнными аллеями. Кладбище постепенно превратилось в средоточие культа смерти, где люди прогуливаются, любуясь окружающей природой, предаются думам о тщетности бытия и прочим философским размышлениям. Надгробия стали предметами искусства — с барельефами, скульптурами и длинными витиеватыми эпитафиями. У викторианцев даже вошли в моду кладбищенские пикники с друзьями и родными. В Америке идею кладбища-сада продолжили развивать — так появились те кладбища, которые мы видим в американских фильмах: красивые большие лужайки с деревьями, где на местах захоронения лежат плиты и только изредка встречаются невысокие надгробия.

Мортсейф и сторожка на заднем дворе приходской церкви Кодера (район Глазго) / Martyn Gorman / [CC BY-SA 2.0]

Одна из самых известных картинок, иллюстрирующих викторианские кладбища, показывает могилу, накрытую клеткой. Этому есть распространённое объяснение: дескать, люди крепко верили в вампиров и боялись, что оживший мертвец выберется из гроба. Вера в потусторонние силы действительно была в то время очень распространена. Однако клетки устанавливали по гораздо более прозаическим причинам — чтобы защитить могилы от разграбления. Такие приспособления назывались мортсейфами (mortsafe). И речь шла не только об осквернении захоронений и банальной краже ценных вещей, но и о защите самого тела: в XVIII веке бизнес по продаже трупов для анатомических опытов процветал.

Годы в чёрном

После похорон наступало время траура. Викторианцы были одержимы «правильным трауром». Они панически боялись сделать что-то не так, ошибиться в какой-то крошечной детали. Важны были любые мелочи, вроде отделки краёв носового платка или ширины чёрной рамки на конвертах. Тщательное исполнение всех правил успокаивало: никто не скажет, что родственники умершего недостаточно ревностно относятся к своим скорбным обязанностям.

Траур разделялся на четыре периода: первый, второй, обычный и полутраур. Количество периодов и их длительность зависела от степени родства с умершим — чем отдалённее, тем короче траур. По дальним родственникам, например, носили только обычный и полутраур или вообще один полутраур. В период первого, самого глубокого, траура рекомендовалось не посещать балы и другие увеселительные мероприятия, не устраивать приёмы и званые ужины, да и вообще не вести светскую жизнь. Лучше всего было оставаться дома и принимать только самых близких друзей.

Самый полный и длительный траур носили вдовы. В течение первого периода (год и месяц после смерти мужа) абсолютно вся одежда должна была быть чёрной. Исключение составляли манжеты, воротники и нижнее бельё — панталоны, нижние юбки и нательные рубашки. Однако все ленты на них тоже заменяли на чёрные. Траурные платья шили из бумазеи и отделывали крепом — это плотные, жесткие и тяжелые ткани. На них заметны малейшие следы от капель дождя или слёз.

Гагатовая брошь / Detlef Thomas / [CC BY-SA 2.0 DE]

Важным атрибутом скорбящей вдовы была черная вуаль — длинное и широкое покрывало из крепа, плотное и непрозрачное. Первые три месяца после похорон требовалось закрывать вуалью лицо, следующие десять — носить, набросив спереди на шляпку. Весила она прилично, давила на голову и плечи и часто вызывала головную боль. Кроме того, на крепе легко появлялись зацепки, он постоянно линял, осыпая вдову хлопьями краски и оставляя пятна на лице и руках. Мылом эти пятна не выводились, журналы рекомендовали использовать щавелевую кислоту. У креповых вуалей был неприятный запах — говорили, креп пахнет как склеп. Их окрашивали при помощи ядовитых химикатов (в том числе мышьяка).

В газетах и журналах появлялись статьи, где многочисленные вдовы выражали свою глубокую признательность креповым вуалям за защиту от нежеланных взглядов в моменты душевной уязвимости, однако врачи беспокоились. Женщины дышали через пропитанную химикатами ткань, терпели духоту, страдали от нехватки солнечного света и сенсорной депривации — из-под плотного полотна было плохо слышно и видно. Представьте, что вы вышли на улицу, надев на голову наглухо застёгнутое пальто. Кроме того, длинные объёмные вуали за всё цеплялись, на них наступали прохожие, наезжали экипажи, на них часто садились сами хозяйки. В газетах начали печатать статьи об опасности креповых вуалей, с рекомендациями носить светлые и оттого менее токсичные монашеские вуали или подшивать слой марли под креп. Однако нормы морали были важнее здоровья.

Идеальная викторианская вдова в глубоком трауре походила на дементора — бесформенная чёрная масса, напоминающая человека лишь отдалённо. Она должна была закрыть окна и двери от дневного света и первые три месяца глубокого траура по возможности вообще не выходить из дома.

Траурная брошь с волосами почившего родственника / Wellcome Collection / [CC BY 4.0]

Во время второго траурного периода, который длился полгода, креповой отделки на платьях становилось меньше, разрешалось наконец-то снять вуаль. В период обычного траура (ещё полгода) вместо чёрных платьев из бумазеи можно было носить чёрные и чёрно-белые платья из любых не блестящих тканей, а в последние полгода полутраура — даже использовать сиреневый, фиолетовый и серый цвета.

Через два с половиной — три года вдова снимала траур и могла задуматься о новом замужестве. Такой срок вписывался в рамки приличия и не портил репутацию.

Статьи о правильном «женском» трауре публиковали так часто, что на этом фоне стало особенно заметно, насколько мало свою скорбь демонстрировали мужчины — или насколько терпимее общество относилось к тому, что мужчины нарушают нормы. От светской жизни вдовцам рекомендовалось воздерживаться лишь первые три месяца. После этого разрешалось посещение любых мероприятий, дресс-код которых не противоречил траурному стилю.

Во время глубокого траура мужчины носили чёрный шерстяной костюм, белую рубашку, чёрный матовый галстук (или шейный платок), чёрные перчатки (или никаких перчаток). На шляпу повязывали чёрную креповую ленту. Её ширина зависела от степени родства с умершим. После года глубокого траура можно было носить серый и чёрный цвета и галстук или шейный платок из материалов с блеском.

Траурный медальон, изображающий урну, с локоном волос умершего человека / The William and Judith Bollinger Gallery, Museum number: 956-1888 / [CC BY-SA 4.0]

Траурная одежда стоила дорого, а обновлять её после периода глубокого траура требовалось каждые полгода. Похоронные бюро сдавали такую одежду в аренду — выходило на порядок дешевле, но тоже не всем по карману. По окончании траура непрактичные креповые платья ремонтировали, обновляли и складывали в сундуки — вдруг ещё раз пригодятся. Как и свадебные платья, траурные наряды передавались по наследству и могли входить в приданое.

Бедные люди для траура перекрашивали в чёрный какое-нибудь из повседневных платьев и в своей скорби были гораздо меньше скованы суровыми рамками морали и приличий, чем средний класс и аристократия. Редко кто из них мог носить траур больше года. Если женщина оставалась одна с детьми, она спешила повторно выйти замуж, чтобы заработок, бытовые дела и забота о детях не лежали только на её плечах.

На украшения в трауре тоже распространялись строгие правила. Все блестящие полированные вещи и яркие цвета, в том числе золото, были под запретом. В глубоком трауре носили исключительно гагат (чёрный янтарь), обработанный до матовости. Чёрный янтарь встречается редко, сейчас такие украшения стоят дорого. В обычном трауре позволительно было надевать жемчуг, символизирующий слёзы, украшения с чёрной и белой поверхностью и серебро.

Особенно в трауре (и после него тоже) ценились сентиментальные украшения — содержащие портрет умершего, его волосы или зуб.

Брошь lover’s eyes

Традиция изготовления украшений из волос сформировалась в Англии ещё в конце XVIII века. Солдаты, отправлявшиеся воевать, оставляли дома локон, который их родные и близкие вкладывали в нательные медальоны. Если солдат погибал, локон помещали в специальный медальон, украшенный жемчугом и гравировкой — инициалами и надписью «На память».

Этот обычай распространился. В памятные медальоны с затейливыми гравировками и многозначительными фразами стали вкладывать локоны умерших родителей, детей и супругов. Позже из волос начали плести декоративные части для браслетов и колье, серёжек, брошек, поясков, колец, галстучных булавок и запонок. Часто такие украшения создавались еще при жизни. Например, королева Виктория в детстве подарила сентиментальный браслет из собственных волос кормилице, которую нежно любила. После смерти хозяина волос такое украшение становилось траурным.

Ещё королева Виктория ввела моду на украшения с зубами. Когда у её первенца, принцессы Виктории, выпал первый молочный зуб, королева так растрогалась, что приказала оправить зуб в золото. Так появилась знаменитая брошь-чертополох с молочным зубом принцессы вместо цветка. Этот тренд вскоре вырвался из узкого круга приближённых и быстро распространился среди викторианских мам. Если ребёнок умирал, украшение с его зубом также становилось траурным. Позже появились траурные украшения с зубами и других умерших родственников.

Принц Альберт тоже приложил руку к становлению моды на украшения с зубами. Правда, он был заядлым охотником и потому отдавал предпочтение зубам оленей. По его заказу ювелиры изготовили одинаковые броши с оленьими зубами для ближайших друзей советников, а также колье, серьги и брошь для Виктории. Причём на каждом зубе была сделана гравировка с датой и надписью «отстрелено Альбертом». Все свои охотничьи трофеи он посвящал любимой жене. Романтика вполне в стиле викторианской эпохи.

Репродукция портрета королевской семьи 1846 года, художник — Франц Ксавер Винтерхальтер

Ещё одним видом сентиментально-траурных украшений был lover’s eye, «глаз любимого», — изображение одного или двух глаз любимого человека в красивой оправе. Его размещали на браслетах, подвесках, перстнях или брошах, а позже — даже на личных бытовых предметах: табакерках, контейнерах для зубочисток, небольших шкатулках. Эти миниатюры напоминали о дорогом человеке, сохраняя в тайне его имя, а после его смерти тоже становились траурными украшениями.

Ту же роль выполняли лакримарии (или лакриматории) — крошечные стеклянные или керамические бутылочки, в которые на похоронах собирали слёзы, пролитые по покойному. Бутылочку потом закупоривали, и, когда слёзы в ней высыхали, траур считался завершённым. Лакримарии держали при себе или приносили на кладбище как символ искренней глубокой скорби. Первые такие вещицы находили ещё в античных захоронениях.

Впрочем, современные исследователи утверждают, что практики использования лакримариев вообще не было, а в крошечных бутылочках хранили духи.

Любовь и траур Ее Величества

Королева Виктория взошла на престол в восемнадцать лет, через три года вышла замуж за саксонского принца Альберта Саксен-Кобург-Готского. Супруги любили друг друга, что в те времена для монархов было редкостью: обычно правители заключали политические браки, основанные на обоюдной выгоде. Виктория и Альберт прожили вместе двадцать один год, у них было девять детей (все достигли зрелого возраста, что тоже редкость для того времени). Викторию, переженившую их всех, стали называть Бабушкой Европы.

Альберт умер раньше королевы (от неизлечимого трудоголизма), и для Виктории его смерть стала большим потрясением. Альберту устроили пышные похороны, весь Лондон был завешен креповым полотном. Виктория носила траур по мужу до самой смерти, в течение сорока лет. За это её прозвали Виндзорской Вдовой.

Звонок на тот свет

Сёстры Фокс — Маргарет, Кейт и Лия (1852 год). Эти три американки поспособствовали быстрому распространению спиритуализма; две сестры стали профессиональными медиумами

Преданность умершему, тоска и скорбь, щедро приправленные религиозным романтизмом, способствовали появлению бессчетных историй о духах, призраках и привидениях, — а в британском фольклоре их и без того хватало. Если же призрак не торопился являться скорбящей родне, то за дело брались спириты и медиумы — тогда к ним обращаться было модно.

Спиритизм в той форме, которую практиковали в викторианскую эпоху, зародился в 1848 году в Америке, а уже к 1850-м завоевал всю Англию. Во время сеансов из ниоткуда доносились постукивания; стол, вокруг которого сидели участники, начинал крутиться или подпрыгивать; тускнели, гасли, а потом вновь вспыхивали свечи или газовые рожки. Изредка участники сеанса наблюдали «полную материализацию» — «призванный дух» являлся во весь рост, ходил между людей, общался с ними.

Отношение к спиритизму было неоднозначным. Церковь называла такие сеансы сатанинскими. Часто обнаруживалось, что медиумы (сюрприз!) всего лишь шарлатаны, которые художественно использовали разные трюки — например, щёлкали пальцами ног под столом — или нанимали актёров на роли «духов». Это провоцировало громкие скандалы, но желание проникнуть за завесу смерти только подогревало веру викторианцев в спиритизм.

* * *

Вместе с англичанами викторианской эпохи мы прошли долгий и непростой путь посмертных ритуалов — от фотографий и выбора савана до траура и попыток пообщаться с духами. Мы промчались по теме экспрессом, не вдаваясь в детали. Однако викторианство таит в себе ещё много интересного: от историй о предвестниках гибели, вампирах и расхитителях тел до образа самого мистера Смерть — романтического и неоднозначного.