436329 
19 минут на чтение
В издательстве «Азбука» выходит сборник рассказов Аластера Рейнольдса «Алмазные псы». Рейнолдс — британский фантаст и астроном, пишущий подлинно научную фантастику о космосе и будущем.
С разрешения издательства мы публикуем рассказ «Ремонтный скафандр», входящий во вселенную цикла «Пространство Откровения».
Мой корабль — субсветовой транспорт четырехкилометровой длины, с корпусом из многослойной брони. Поверх корпуса — замысловатый лабиринт из погнутых ферм и полузаброшенных механизмов. Чертовски неудобное место для поисков пропавшего члена экипажа. Тут и армию легко потерять, не то что одного ремонтника-корпусника.
Из всех скафандров для наружных работ на «Форментера леди» мой — второй по возможностям, и то мне потребовалось три дня, чтобы найти Бранко. Мы были в одном годе от Йеллоустона, разогнавшись почти до световой, — корабль летел в вихрях космического излучения и релятивистской пыли. Я сделал три вылазки, возвращаясь внутрь, только когда эти вихри грозили поджарить либо скафандр, либо меня. Одинокая и опасная работа. Пообщаться с командой удавалось редко, так что компанию мне составляли лишь звезды да помехи. Всякий раз, ползком добравшись до шлюза, я был вынужден выбрасывать кучу пришедшего в негодность оборудования, а медицина в моем теле работала сверхурочно, справляясь с кумулятивным воздействием радиации. И все же я снова влезал в залитый пoтом скафандр и выходил наружу.
Наконец примерно в сотне метров над лонжероном правого двигателя я обнаружил Бранко.
Он был мертв. Хватило единственного взгляда, чтобы это понять. При тяге в одно g, которую развивали С-двигатели, наш корабль превратился в иглу, стремительно пронзающую космос. Бранко, должно быть, начал долгое путешествие к люку, когда от корпуса отлетел кусок металла. Всего лишь крошечный осколок, но он устремился вдоль корпуса с такой скоростью, что продырявил Бранко. Вероятность того, что нечто подобное может случиться с кораблем, — один к миллиону, и еще один к миллиону — что ремонтника в этот момент угораздит очутиться где не надо.
Бранко находился перед выступающей частью корпуса, и обломок пришпилил его к этому выступу, как булавка — редкого блестящего жука. Пробил скафандр на груди, аккурат под соединительным кольцом шлема, вышел через поясницу и воткнулся в обшивку, накрепко зафиксировав тело. Должно быть, когда это случилось, Бранко смотрел вверх, отклонившись назад, чтобы лучше видеть. Может, он почувствовал, как отломился кусок, треск наверняка передался через броню корабля и подошвы скафандра. Бранко всегда очень тонко ощущал состояние корабля, слышал, как громыхает и бормочет корпус при изменении нагрузки. Вполне возможно, что ремонтник отреагировал на неясный сигнал опасности, который пришел к нему в обход сознания.
Я несколько долгих минут оцепенело смотрел на эту картину, и страх во мне смешивался с изумлением. Есть мириады способов расстаться с жизнью в космосе, но вряд ли Бранко представлял себе именно такой исход. Сорваться с корпуса, попасть под выхлоп двигателя… получить по голове куском космического мусора… Но не так же! Чтобы тебя проткнул насквозь корабль, который ты изучил как свои пять пальцев, который ты холил и лелеял с первого дня службы. Это не просто неправильно. Это подло и жестоко, словно машина веками вынашивала гнусный план.
Конечно, оставить там Бранко я не мог. Обозначив местоположение тела, я вернулся внутрь. Подремонтировал собственный скафандр, потом, прихватив инструменты, снова вышел наружу. Тросами зафиксировал тело и лазером перерезал обломок в том месте, где он воткнулся в выступ. Потом отбуксировал Бранко вместе с засевшим в его теле обломком к люку.
«Форментера леди» лишилась хорошего члена экипажа, служившего ей верой и правдой. Я потерял человека, который стал мне другом и помог вжиться в корабельный порядок. Но при всем трагизме ситуации я никак не мог отделаться от мысли, что его смерть позволила мне продвинуться на ступеньку вверх по служебной лестнице.
Бранко был главным ремонтником. Теперь главным стану я.
— Почини скафандр, — приказала капитан Луарка.
— Починить? — опешил я.
— Рауль, ты меня услышал. Бранко не доделал дело. Ты ведь знаешь, чем он там занимался? Проверял состояние крепежных конструкций двигателя. Я по-прежнему хочу быть уверена, что двигатель не улетит к чертям, когда мы его нагрузим.
Мы знали, что Бранко успел добраться до лонжеронов. Ремонтник вышел с полным комплектом датчиков, а когда его затащили внутрь, при нем не оказалось ни одного. Получается, что он просверлил отверстия и установил датчики до того, как пуститься в обратный путь, но у нас не было уверенности в этом, поскольку записывающие устройства на его скафандре сожгла радиация.
— Я могу слегка модифицировать мой скафандр, — сказал я. — Добавить слой защиты, усилить сервоприводы, увеличить время работы. Все равно мы собирались это сделать.
Луарка посмотрела на меня настолько скептически, насколько позволяла пластиковая маска ее лица. Она была одной из самых навороченных ультра на корабле, но я уже наловчился читать ее мимику.
— Это долго?
— Несколько недель. Может быть, месяц.
После гибели Бранко прошло уже пять дней. Мы тогда сразу вскрыли скафандр и вытащили все, что осталось. Ультранавты прощупали красное месиво в поисках всего механического, пригодного к дальнейшему использованию. Потом положили останки в ящик и сбросили в космос. Гроб с телом Бранко сейчас летит параллельно курсу корабля, а через пятьдесят тысяч лет он станет одним из немногих человеческих артефактов, достигших межгалактического пространства.
— Дело не может ждать! У нас нет ни месяцев, ни недель! — отрезала Луарка. — Зато у нас есть другой скафандр, почти пригодный для эксплуатации. Обломок ведь не слишком сильно его изувечил?
— Надо залатать две крупные дыры. Пробито несколько слоев брони и изоляции. Еще повреждены десятки контуров, неисправна система подачи воздуха и система охлаждения. Бранко десятилетиями подгонял под себя скафандр. Там черт ногу сломит.
— Спорим, чтобы разобраться с этим скафандром, тебе потребуется куда меньше времени, чем на то, чтобы довести до ума второй.
— Да я хотел разобрать поврежденный, перенастроить некоторые узлы, удалить кое-что лишнее, а потом собрать…
— Чтобы мог сказать себе, что это другой скафандр, а не тот, в котором погиб Бранко?
Она умела читать мысли по лицу не хуже, чем я.
— Да, пожалуй, что-то в этом духе.
— У ультра хватает суеверий, — сказала Луарка, — но использование скафандра погибшего члена экипажа в их число не входит. У нас даже есть поговорка: скафандр — это просто второй корабль. Ты же не откажешься лететь в шаттле только потому, что им разок воспользовался Бранко?
— Это не одно и то же.
— Вопрос размеров, только и всего. Ты постепенно привыкнешь к нашим обычаям, если знаешь, чего на самом деле хочешь. — Взгляд ее глаз, похожих на драгоценные камни, резко сфокусировался. — А ведь ты знаешь, да?
— Надеюсь.
Она положила мне на плечо одну из своих искусственных клешней. Прикосновение было мягким, ободряющим, но я помнил, что в этих суставчатых пальцах из металлического сплава такая сила, что может раздробить кость.
— Тебе повезло, что ты покинул Йеллоустон. Куда больше повезло, чем миллионам, которые остались там бороться с плавящей чумой. Последние сообщения, которые мы получали, пока еще позволял временной лаг, оптимизма не вызывают. Даже нас, привыкших держаться в стороне от планетарных дел, жуть берет. Впрочем, мы ведь все-таки люди, разве нет?
Вопрос был риторическим, и я понимал, что отвечать на него впрямую не следует.
— Я благодарен за это судьбе. Я и вам благодарен за то, что приняли меня в команду «Форментеры леди». И я не хочу вас подвести.
— Вот хорошо, потому что нам необходим полный отчет о состоянии корабля. — Она убрала с моего плеча холодные металлические пальцы. — Но ждать несколько месяцев я не намерена.
Скафандр Бранко был летописью его жизни. Каждое существенное происшествие фиксировалось в виде крошечной миниатюры, которую он тщательно, во всех подробностях вырисовывал на металлическом панцире в долгие часы между вахтами. До того момента, когда поврежденный скафандр оказался полностью разложен передо мной, у меня не было возможности как следует изучить эти картинки и задуматься, о чем они повествуют. Вот боевая сцена — громоздкие фигуры в скафандрах на поверхности астероида сражаются с какими-то другими громоздкими фигурами в скафандрах на фоне ярко-красного неба. Вот вспыхнувший изнутри корабль, окруженный дымкой звезд —
голубых супергигантов. Вот два жутковатых киборга в баре какого-то космопорта, увлеченных армрестлингом, и толпящиеся вокруг зеваки. В одном из участников схватки я узнал очень молодого Бранко, каким он был, пока время и космос не превратили его в зрелого мужчину — в того Бранко, каким его запомнил я. Что здесь правда, а что преувеличение — я не мог судить, да и выяснять не хотелось. Я любил Бранко, а он был со мной добр, и мне казалось, что ко всем этим ярким картинам правильнее относиться как к истине.
Но скафандр был поврежден, и обычный ремонт привел бы к уничтожению многих изображений. Некоторые пластины следовало заменить, другие заварить. Я думал о том, сколько времени Бранко потратил на миниатюры, и чувствовал, что совершаю акт вандализма по отношению к его памяти. Но сам бы он поступил точно так же, внушал я себе. Бранко наверняка хотел бы, чтобы я постарался толково использовать скафандр.
Наиболее простым оказался механический ремонт. Заделав отверстия, я смог восстановить герметичность и снова запустить систему жизнеобеспечения. Без особых трудов удалось реанимировать регулятор подачи воздуха и тепловой контроль. На систему переработки отходов потребовалось не намного больше сил. Когда я поверил, что скафандр сможет поддерживать мою жизнь практически бесконечно, я переключился на двигательные подсистемы: убедился, что сервомоторы исправны и получают энергию. Одно за другим протестировал сочленения, проверил, может ли скафандр двигаться как прежде. Я понимал, что это крайне важно — громоздкая бронированная конструкция слишком неповоротлива, чтобы управлять ею одной только мышечной силой. Для тех работ, которыми часто занимался Бранко, требовалась дополнительная мощность.
Но что-то все же было не в порядке. Когда я наконец забрался в скафандр, убеждая себя, что он вовсе не пахнет Бранко, что это лишь шалит мое воображение, мне не удалось заставить механизм двигаться.
Не совсем так, конечно. Скафандр шевелился, но лениво. Я менял положение руки или ноги, и только потом он следовал моему приказанию. Припоминая, как живо и проворно, почти с балетной грацией шнырял по корпусу корабля Бранко, я понимал, что мне недостает не просто опыта взаимодействия с этим конкретным скафандром. Сервомоторы работали прекрасно, распределение мощности и управляющие схемы функционировали.
А значит, дело было в модуле воли.
Большинство скафандров до определенной степени способны читать мысли того, кто их носит, предугадывать движения раньше, чем нервные сигналы успеют добежать до мышц. Но модуль воли идет дальше. Он выявляет потенциал готовности, нарастание электрического напряжения, которое происходит в мозгу за несколько десятых долей секунды до того, как мы осознаём, что собираемся совершить действие. В том и состояла ценность скафандра, что ему не нужно было ждать, пока Бранко осмыслит свое решение двигаться. Механизм подключался к подсознанию, полностью обходя сознательную область. В критические моменты десятые доли секунды решают твою судьбу.
Не всем ультра нравится модуль воли. Они предпочитают иллюзию свободы выбора, веру в то, что всем управляет их сознание. Бранко либо не обращал на таких сослуживцев внимания, либо его больше заботило, чтобы работа была сделана. Как раз модуль воли и помогал ремонтнику гарцевать по обшивке судна так, словно он родился с этим умением. Но сейчас блок сбоил.
Удивляться тут, пожалуй, нечему. Модуль воли должен обучить ся точному считыванию сигналов-предвестников, постепенно адаптироваться к человеку, находящемуся внутри скафандра. Для настройки он монтирует прогностическую модель, которую мы там, на Йеллоустоне, называли симуляцией бета-уровня. Из грубо настроенной железяки скафандр превращался в опытного танцовщика, тонко чувствующего своего партнера.
И вот теперь я захотел сделать так, чтобы скафандр, который годами — да нет, десятилетиями — настраивался на Бранко, вдруг изменил своему хозяину и переключился на меня. Я понимал, что это будет нелегко. Не потому, что модуль воли станет мне сопротивляться, — просто пройдет много времени, прежде чем он внесет необходимые поправки.
В моем скафандре модуль воли вообще отсутствовал, но даже если бы он там был, его перемещение не спасло бы ситуацию. При том, как Бранко отладил свой скафандр, поменять один модуль на другой было бы не проще, чем пересадить голову. Имея в своем распоряжении месяцы, я бы выявил все зависимости, но такого срока мне не дали. Не мог я и просто исключить модуль из управляющего контура и смириться с тем, что движения скафандра будут слегка отставать от моих намерений. Переделки Бранко оказались настолько запутанными, что выключение модуля привело бы к полному обездвиживанию скафандра. Волей-неволей я призадумался, не специально ли Бранко сделал так, чтобы другим после него было затруднительно пользоваться его скафандром.
А потом мне пришло в голову еще кое-что: может, часть Бранко по-прежнему находится внутри модуля воли? Последняя часть, продолжающая цепляться за жизнь? Тогда, заставив блок перестроиться на меня, я совершу своего рода убийство.
Я словно воочию увидел Бранко — как он смеется надо мной и над тем, что я всего лишь задумался о чем-то подобном. Наверное, глупо, что у меня вообще зародилась эта мысль. Скафандр — инструмент с отпечатками чужих пальцев, не более того. Стереть их и продолжать работу. Все, что осталось от Бранко, — мертвое тело в контейнере, мчащемся в сторону Андромеды.
Но как бы я себя ни убеждал, не получалось не думать о модуле как о священном вместилище, хранящем в себе крохотную искорку, которую я цинично и беспардонно собираюсь задуть.
Впрочем, работа есть работа.
Чтобы пробраться от ближайшего шлюза до той точки, где выступал над корпусом правый лонжерон, требовалось одолеть полтора километра щекочущего нервы спуска. Я видел, как Бранко покрывал такое расстояния за полчаса, перемещаясь по-паучьи без всякого напряжения, словно не подозревая о бесконечном падении, что последует за малейшей ошибкой. Он знал корпус корабля досконально — каждый выступ, щель и зазубрину, а его
скафандр так же превосходно знал хозяина. Вместе они составляли некое магическое целое. Бранко редко обременял себя неудобными страховочными фалами и креплениями, предпочитая доверяться чувству равновесия и мускулатуре скафандра. Мой же спуск оказался намного более затянутым и гораздо менее изящным. Скафандр подчинялся командам, но любое движение совершал с изматывающим запаздыванием, словно туповатый слуга, которому сперва надо хорошенько обмозговать каждое полученное распоряжение. Я везде, где это было возможно, пользовался страховкой и, поскольку еще не выяснил, какие выступы и поручни надежны, а какие нет, почти не полагался на материал корпуса. Памятуя о том, что беднягу Бранко не уберег даже его огромный опыт.
Наконец часа через четыре мучительного перемещения я добрался до лонжерона. Радость от завершения пути сдерживало ощущение, что скафандр все меньше и меньше желал подстраиваться под мои движения. Я прогнал тест сервомоторов — все по-прежнему работали в пределах нормы. Значит, дело было не в них. Нейросистема тоже вроде оказалась в порядке, так что оставался только модуль воли.
Что с этим делать — я не знал. Еще в начале пути понимал, что модуль плохо подогнан под меня, но никаких очевидных причин дальнейшего ухудшения не видел. Если на то пошло, скафандр уже должен был маленько приспособиться к привычкам нового хозяина.
Ну да ладно. Займусь этим, когда окажусь внутри. Пока же, по моим прикидкам, скорость снижения реакции не настолько велика, чтобы помешать мне закончить осмотр и вернуться.
Впрочем, времени оставалось немного, и следовало поторапливаться.
Одно теперь я знал точно: если Бранко тогда добрался до этой части корабля, он не счел необходимым сверлить отверстия. Когда-то здесь находились стационарные сенсоры, но со временем они вышли из строя, и образовалось одно из нескольких огромных слепых пятен в системе самоконтроля корабля. Я не видел, чтобы Бранко установил новые сенсоры, с которыми он шел сюда.
Но если он вернулся без них, где же они?
Я проверил надежность страховки и, преодолевая упорное сопротивление скафандра, просверлил отверстия в корпусе, после чего установил принесенные сенсоры. Они не только измеряли целостность корпуса в том месте, где находились, но и взаимодействовали между собой, позволяя выявлять незаметно распространяющиеся повреждения во внутреннем слое обшивки. Сенсоры один за другим настраивались и отправляли данные на дисплей моего шлема. Первые несколько показаний были обнадеживающими, но я не стал делать поспешных выводов. Если поблизости имеется слабое место, я скоро об этом узнаю.
Пот резал глаза, так как для любого простейшего движения требовалось прикладывать немалые усилия. Пожалуй, я был слишком самоуверен, возомнив, что смогу без проблем вернуться к шлюзовой камере. Если застряну тут, меня сумеют спасти — мое местонахождение известно. Правда, для этого кому-то придется топать сюда. Капитан Луарка вряд ли будет довольна.
Последний сенсор отчитался. Практически все показатели светились зеленым, только один намекал на ослабление корпуса. Впрочем, во вполне допустимых пределах. Что бы ни случилось с «Форментерой леди» по пути до пункта назначения, этот двигатель точно не отвалится.
Я сделал то, для чего пришел. Можно было докладывать.
— Целостность в норме, капитан.
— Ты уверен?
Как всегда, сигнал был так слаб, что казалось, будто капитан Луарка находится в нескольких световых годах от меня. Ее голос то и дело тонул в вое помех.
— До Тифона все точно продержится, да и еще несколько рейсов переживет. Можно усыплять экипаж, медлить незачем.
— Это решать мне, — сказала капитан, давая понять, что мне не по чину такие советы. Однако она сразу смягчилась и добавила: — Ты хорошо поработал, Рауль. Бранко был бы удовлетворен.
Удовлетворен. Не доволен, не горд. Всего лишь удовлетворен. Но она сказала правду.
— Возвращайся. Чем быстрее все улягутся спать, тем мне будет спокойнее.
— Уже иду, — сказал я, стараясь не думать о предстоящей непростой задачке.
Оглядев плоды своего труда в последний раз, я вновь проверил показания сенсоров и сошел с выступа, на котором стоял.
Скажем так, попытался сойти. Я оставался на месте, хотя фал уже должен был наматываться, помогая мне в подъеме. Дело было не в фале, взбираться не давал скафандр. Каждый раз, когда я пытался начать движение, казалось, будто я ерзаю внутри монолитной стальной гробницы.
Это было плохо. Хуже, чем плохо. Полный паралич наступил быстрее, чем я рассчитывал. Скафандр словно ждал, когда я закончу проверку сенсоров, чтобы преподнести сюрприз.
— Капитан Луарка, — сказал я. — У нас проблема. Похоже, скафандр…
Какое-то чутье подсказало, что я роняю слова в равнодушную пустоту. Я замолчал и стал ждать ответа. Его не было. Луарка меня не слышала.
Скафандр не просто застыл на мне. Он сделался немым или глухонемым, обрубив связь с экипажем. Я запаниковал. Не так ли было и с Бранко? Мне-то казалось, что он спокойно работал и поднял глаза лишь за секунду до того, как с неба, синего от смещения спектра галактик, слетел тот осколок. А что, если я ошибался? Что, если Бранко застыл в этой позе на несколько часов, когда скафандр отказался двигаться? Не мог же человек знать, что отломается кусок металла? Ведь не мог же?
Я заставил себя успокоиться. Все произошло не так. Этот скафандр принадлежал Бранко почти весь срок своей службы, до самого конца. Бранко с любовью разрисовал его. Модуль воли портит жизнь мне, но только потому, что он так тонко, так виртуозно настроен на предыдущего хозяина.
Скафандр не виноват, сказал я себе. Он не убивал Бранко и не пытается убить тебя.
Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я попробовал двигаться не вверх, а в сторону. Вдруг оказалось, что так легче. Не то чтобы скафандр неожиданно решил прекратить борьбу со мной — он все еще запаздывал с реакцией и был неповоротлив, — но как минимум я обнаружил путь наименьшего сопротивления. Возможно, адаптивный процесс наконец запустился.
Но, даже пройдя несколько десятков шагов, я по-прежнему не смог подняться выше. Скафандр не возражал, когда я перемещался в одном направлении, но не давал двигаться в другом.
Наверное, именно тогда у меня забрезжило понимание.
Если сопротивляться скафандру, пытаясь двигаться к шлюзу, я ничего не добьюсь. А значит, остаются два варианта: ждать на месте, когда меня спасут, или идти, куда позволяет скафандр.
По сути, идти туда, куда он меня ведет.
Так я и сделал. Оказалось, что спускаться еще легче, чем перемещаться вбок, и что есть некий наиболее легкий путь. По нему-то я и направился, все еще с большой осторожностью, и ушел довольно далеко от двигателя. Но скафандр хотел, чтобы я шел дальше, даже когда я добрался до места, где корпус достигал своей наибольшей ширины и снова начинал сужаться и откуда до закругленного хвоста оставалось всего лишь несколько сот метров.
Одно дело — спускаться по очень крутой стене, и совсем другое — по стене, которая отклоняется от вертикали в противоположном направлении. Достаточно один раз поскользнуться, неверно рассчитать движение — и эта стена пролетит перед моими глазами, медленно уйдет назад. И корабль окажется далеко.
«А может, только этого ему от меня и надо, — подумал я о скафандре. — Хочет привести на самый край и заставить шагнуть в пустоту. Способен ли скафандр на такую привязанность, чтобы смерть владельца вызвала у него помешательство?»
Однако он не сошел с ума. И я понял это, когда увидел, как корпус довольно неожиданно начал загибаться внутрь, образуя круглый кратер. Наверное, в нас что-то попало. Воронка была метров десять в диаметре — в масштабах корабля крохотная вмятинка. В глубину даже меньше, чем в ширину.
Оказавшись у края ямы, я заглянул в нее, не имея ни малейшего представления, что там можно обнаружить. Зачем скафандр привел меня сюда? Это наименее уязвимая часть корабля, единственная область, где повреждение не вызвало бы серьезных последствий. Здесь расположены нежилые уровни, так что даже при разгерметизации никто из экипажа не пострадал бы.
Затем мой взгляд добрался до середины кратера, и я все понял.
Там что-то поблескивало. Маленькая штуковина, поблескивающая серебром, совершенно невинная на вид. Но из своей сердцевины она уже пустила тонкие серебристые усики, которые ощупывали корабельный корпус, прежде чем погрузиться в него.
Мне не надо было объяснять, что это такое. Своими глазами мне не доводилось наблюдать подобное, но я видел уйму передач с Йеллоустона.
Плавящая чума. Какая-то крохотная крупица попала на поверхность корабля, прочно обосновалась и начала расти. Такое могло случиться только в момент нашего отправления из колонии, сразу после вспышки болезни в царившем тогда светопреставлении. Корабли сталкивались, спешно покидая переполненную стоянку; поселения на орбите Йеллоустона, теряя контроль, таранили друг друга. Нам казалось, что мы выбрались чистыми, но в какой-то момент прежде чем двигатели развили достаточную скорость, чтобы оторваться от планеты, один кусочек добрался до «Форментеры леди».
Если его оставить в покое, он превратит всю массу корабля в нечто неописуемое. Мы это знали, поскольку уже приняли сообщения о том, что произошло с другим субсветовым транспортом. И пострадал бы не только корабль. Чума не делает различий между машинами и людьми, она ко всему относится с безупречной непредвзятостью — любое зерно годится для жерновов ее мельницы. Уязвимы мы все — от меня с моей насыщенной наномедами кровью и до капитана Луарки с ее пластмассовой маской и металлическими пальцами.
К счастью для нас, Бранко успел найти пораженное место. Я понял это с первого взгляда. Бранко просверлил отверстия и установил датчики по периметру воронки. Справиться с чумой сразу не удалось бы. Видимо, он собирался обозначить периметр, измерить скорость, с которой болезнь разъедала корабль, а потом вернуться за высокоэнергетическим оружием и нужными инструментами.
На обратном пути его нашел осколок.
«Форментера леди», конечно, уцелела. Как только скафандр показал мне угрозу, он прекратил борьбу. Я возобновил подъем и был уже на полпути к шлюзу, когда восстановилась связь. Докладывая о находке капитану, я очень осторожно подбирал слова.
Позже, когда инфекцию ликвидировали и убедились, что на корме нет других мест заражения спорами, капитан отвела меня в сторону.
— Рауль, ты сказал «мы».
— Да?
— Когда вызвал корабль. Ты сказал: «Мы что-то обнаружили». Словно вас там было двое.
— К зараженному месту меня привел Бранко, — ответил я.
Я ждал, что она переспросит, потребует объяснить, но вместо этого пластиковая маска понимающе кивнула, словно я сказал достаточно.
— Модуль воли, — только и произнесла Луарка.
Тогда я ее не понял и не понимаю сейчас. Блок должен был хранить в себе модель поведения Бранко, ее прогностическую симуляцию, способную предсказать любое следующее движение. Что-то вроде бета-уровня, но в самом грубом приближении. Модуль не мог самостоятельно воссоздать личность Бранко с такой степенью детализации, чтобы узнать, что у того осталось недоделанное дело, задача, от которой зависит жизнь корабля.
Или мог?
— Он сопротивлялся мне, — сказал я, перебирая в памяти случившееся, — а теперь не сопротивляется. Я еще раз побывал снаружи и почувствовал, что скафандром пользоваться все легче. Ждать осталось недолго. Он быстро учится.
Не было нужды добавлять, что сам факт использования мною скафандра стирает все следы Бранко, если они остались в модуле воли.
— Он хорошо нам служил, — сказала капитан Луарка. — До самого конца. Мы не забудем его.
— А как же скафандр?
— Скафандр — это корабль, — тихо ответила она, словно разговаривая сама с собой. — Только и всего.
Наверное, она была права. Но позже, когда я стал увереннее держать кисточку, я нарисовал миниатюру — последнее доброе дело, сделанное Бранко для «Форментеры леди»: он стоит на корпусе корабля, глядя в воронку, где обосновалась спора. Картинка не дотягивает до уровня рисунков Бранко, но хочется думать, что он бы меня простил.
