Война построила Кисианскую империю, война её и разрушит.

Спустя 17 лет после восстания Кисианскую империю объединяет лишь твердая рука Бога-Императора. Но измена разрывает шаткий союз с Чилтеем, и всё, что было выиграно, рушится.

Принцесса Мико мечтает заявить права на трон, но путь к власти может навсегда разделить её семью.

В Чилтее Кассандру Мариус преследуют голоса мёртвых. Отчаяние толкает её на сделку, что обещает лекарство.

На границе между народами капитан Рах э’Торин и его воины–изгнанники, вынуждены сражаться в чужой войне.

Когда империя умирает, восстают три воина. Им придётся оседлать бурю или утонуть в пролитой крови.

Рах

Отрезать голову куда труднее, чем вы думаете. Умеющий обращаться с топором человек сможет сделать это с одного удара, если только жертва не пытается сбежать, но в степи голову отрезают ножом. Первый надрез — дело простое. Потом зазубренное лезвие углубляется в плоть, и тут кажется, будто все почти готово. В первый раз я тоже так решил. Подумал, что это будет легко и просто и кровищи будет гораздо меньше.

Но таковы уж наши традиции. Традиции левантийцев. И хотя мы ворчим, но все равно пилим ножом и еще теплую плоть, и давно остывшую, чтобы освободить душу покойника. Даже когда мы далеко от дома.

— Почему просто их не бросить? — спросил Эска, расхаживающий за моей спиной. Он молотил дорогу шагами, словно она нанесла оскорбление его матери. — Ночь на дворе.

Темная кровь на лице покойника напоминала рваную маску. Кровь вытекала из глаза и глотки — кто-то уже выполнил половину моей работы.

— Бросай его, Рах, пошли. Они и врагами-то были никудышными.

— Все души одинаковы, — возразил я. — Тебе стоило бы об этом вспомнить, прежде чем отдавать приказ их убить.

— Вот только не надо этих бредней заклинателей. Они напали первыми.

Я встал и при взгляде на несчастных мертвецов не удержался от вздоха.

— Мы не бросим ни одной души, — сказал я. — Лок, Амун, Джута, перережьте им горло.

Двое воинов и мальчишка с неизменным ворчанием шагнули вперед.

— Джута еще ни разу не…

— Пусть учится. — Я мрачно уставился на Эску. — Возможностей потренироваться и так немного. — Я кивнул Джуте. Его волосы были перехвачены в неопрятный хвост на затылке. — Ты знаешь, что делать.

— Да, капитан.

— Я буду рядом.

Все остальные охотники отошли от бойни подальше, и вечер наполнился их смехом, лишь Эска по-прежнему неодобрительно маячил рядом.

— Мы недостаточно хорошо знаем эти земли, чтобы путешествовать по ночам, — сказал он, когда я опустился на колени перед одним из павших. — В особенности без помощи богини луны.

— Наши глаза скоро привыкнут к тому, что в небе только одна луна.

Эска фыркнул.

— Все равно это неправильно. Как они выносят такую темнотищу?

Я положил голову мертвеца себе на колени и начал резать ему горло, воспользовавшись имеющейся раной. Кровь полилась на землю. В таком деле очень быстро учишься разводить колени в стороны.

Чуть дальше вдоль тракта Амун быстро разделался со своим покойником, а Лок работал медленно и степенно, как всегда. Лицо Джуты сосредоточенно напряглось.

— Кишава сказала, что обратно до лагеря больше часа хода.

Я перестал резать, поднял голову и посмотрел на своего заместителя. Последние лучи солнца озаряли его хмурое лицо.

— Если ты думаешь, что у тебя получится быстрее, займись сам.

— Я просто думаю, что тебе вообще не стоило этим заниматься, — тихо произнес он, чтобы никто, кроме меня, не услышал. — Они ведь чужаки.

— Да, но душа есть душа, именно поэтому капитан я, а не ты. А если тебя так волнует наша скорость, принеси лучше мешок для голов. Или даже два.

Он опустился на колени, и заходящее солнце позолотило его короткие темные волосы.

— Все мешки забиты, — сказал он, почти касаясь губами моего уха. — Там мясо, ради которого мы и пришли сюда на охоту.

— Я знаю. Переложи его или выброси часть.

— Нам нужна еда, капитан.

— По-твоему, я не знаю? — сказал я, и мой нож замер, когда оставалось перерезать совсем чуть-чуть. — Но что мы за левантийцы, если забудем о чести, стоило нам только оказаться далеко от родины?

Эска наклонился ближе и рявкнул:

— Из-за таких мыслей мы здесь и очутились.

— Если ты хочешь встать во главе Вторых Клинков, можешь бросить мне вызов, — сказал я, не сводя с него взгляда.

И ведь этого человека я назвал другом задолго до того, когда мы оба поклялись до последней капли крови защищать гурт.

Он не пошевелился и молча пожевал губами, так что стал хорошо заметен шрам вдоль челюсти — Эске чудом удалось избежать удара топора в тот день, когда мы потеряли гуртовщика Сассанджи во время набега корунцев.

— Что, не хочешь? — Он не ответил, и я его отпихнул. — Тогда неси мешок. Ты лично понесешь его обратно в лагерь и сам будешь присматривать за головами, пока мы не найдем храм.

Он проворно встал на длинные ноги.

— Да, капитан.

Эска свел кулаки вместе в кратком приветствии и ушел. Через несколько секунд на фоне жужжания мошкары и кваканья лягушек раскатились его лающие приказы и ворчание десятка Клинков.

Джута сосредоточенно трудился над своим мертвецом рядом со мной, его руки и щека были заляпаны кровью. Амун уже закончил и всем видом показывал, что пытается не подслушать наш разговор.

Я поспешил закончить дело и в итоге так искромсал позвоночник, как будто оторвал проклятую голову. Под взглядом мертвых глаз я одними губами произнес молитву Нассусу. Возможно, покойник предпочел бы молитву Единственному истинному Богу, о котором твердят миссионеры, но придется ему довольствоваться левантийским богом смерти.

Эска молча принес окровавленный мешок, и я закинул в него голову. Свет быстро угасал. Лес, в котором мы охотились на оленя, перед тем как нас атаковали эти глупцы, погружался во тьму. Я пытался сказать им, что мы не желаем зла, но они не понимали по-нашему, как и мы — их язык. Ни один вернувшийся из изгнания левантиец не говорил, что местные агрессивны.

Я вымыл руки последними каплями воды из своего бурдюка и вытер их об рукав мертвеца.

— Ладно, пошли, — сказал я. — Пока не появились какие-нибудь новые глупцы, напрашивающиеся на неприятности. Кишава?

Охотница закинула мешок с оленьим мясом на плечо.

— Надо поспешить, — сказала она, пока остальные тоже собирали мешки. — Надвигается ночь.

— Так поспешим.

Перекинув через каждое плечо по мешку с головами, Эска пошел в лес вслед за Кишавой, и я подал знак остальным идти за ним. Джута был последним, а я замыкал строй. Хотя Джуту еще не произвели в Клинки, его мешок с мясом был такого же размера, как и у остальных. Лицо так и осталось сосредоточенным и хмурым.

— Что, парень, рука болит?

— Как будто целый день натягивал тетиву, — ответил он из-под окровавленной пелены волос, которые так и норовили упасть ему на лицо.

Мы шли под темным пологом деревьев, жужжащие насекомые облепляли то потные руки, то лоб, то садились на взмокшую под рубахой спину.

— Проклятые мухи. — Джута отогнал мух от своей кровавой ноши. — Это правда необходимо, капитан? Они же не были воинами.

— А старейшина Петра была воином?

— Нет.

Мы шли вдоль удлиняющихся теней по следу Клинков, темной веной струящемуся меж деревьев.

— Но ее душу освободили?

— Да.

— Вот ты и ответил на свой вопрос. В глазах Нассуса все души одинаковы. Если мы оставим хоть одну взаперти в ловушке плоти, то нанесем величайшее оскорбление Создателю.

Он кивнул и уставился себе под ноги, на сухой подлесок. Он усвоил урок, хотя не я должен был его преподать. Я-то выучился всему у гуртовщика, как всякий юный левантиец из гурта Торинов. Точнее, как учились все юные левантийцы до того, как гуртовщик Риз пустил к нам миссионеров. Позволил им нам помогать. Позволил остаться. Позволил говорить.

У меня заныло сердце, и всего на мгновенье мне страшно захотелось вернуть все вспять, чтобы мы по-прежнему жили дома, под палящим солнцем, охотились и приносили своему гурту добычу. Но ничего уже не воротишь. И если бы я мог выбирать, то снова отдал бы те же приказы.

— И что будем делать с головами, капитан? — спросил Джута, оторвав меня от размышлений. — Здесь же нет храмов.

— Нет храмов Нассуса, но местные-то храмы есть. Будем нести головы, пока не сможем освободить души покойников.

* * *

Я чистил нож перед костром, а тем временем всем раздавали еду на двадцати потрепанных оловянных тарелках, тонких как листики. Мы поступили разумно, бросив остальные восемьдесят тарелок и освободив место для инструментов и припасов, но каждый раз, когда начиналась борьба за очередь на раздачу еды, я жалел о своем решении.

Эска, как всегда, шушукался со своими приятелями подальше от костра, и я не сомневался, что он наблюдает за мной из сумрака, но не смотрел в его сторону. Рядом со мной медленно жевал свою порцию Йитти, наш целитель.

— Что не ешь, капитан? — спросил он с полным ртом риса и грибов, завернутых в вяленое мясо.

— Хочу сначала закончить.

Он пожевал, наблюдая за моей работой.

— Если продолжишь чистить этот нож, то просто зазря сотрешь лезвие. Ты встревожен. Беспокоишься о запасах провизии.

— Купленный в порту рис почти на исходе, — сказал я, пряча нож в ножны. — Нужно идти дальше. Все говорят, что здесь есть работа для воинов.

Половину его лица заливал свет от костра, отбрасывая гротескные тени на другую, когда он ковырялся в зубах. Он, как всегда, задумался над моими словами — Йитти вечно размышляет над простейшими решениями.

— Все говорят? Так говорили воины Третьих Клинков Ахна и Первых Бахмута, но то было пять лет назад, а Гидеон так и не вернулся. И ни один из его Клинков тоже.

Его спокойные слова проникли глубже, чем злость Эски.

— Можешь предложить что-нибудь получше? — спросил я как ребенок, которым вроде бы давно уже не был.

По-прежнему медленно жуя, Йитти покачал головой.

— Нет, капитан.

Я оставил его дожевывать ужин и повернулся носом к соблазнительным ароматам, от которых у меня потекли слюнки. Седельные мальчишки развели костер и устроили угольную яму, а теперь скрючились над ней, не обладая ни сноровкой, ни умениями настоящих поваров из гурта.

— Что, решил-таки поесть, капитан? — сказал Джута, лишь на миг оторвав взгляд от своей работы.

С кончиков его волос и с носа на угли капал пот. Сидящая рядом с ним Ийя, единственная седельная девочка, доставала из мешка свежее мясо.

— Не-а, подожду. Остатки сладки.

— Мудрое решение.

Подле меня появилась Хими, протягивая Джуте тарелку, и толкнула меня бедром. Учитывая ее рост, мне она попала по ляжке.

— До чего же забавно видеть тебя рядом с углями для ужина, капитан.

Джута плюхнул в ее тарелку рис и мясо и отдал обратно.

— Это все? — спросила она. — А где же грибы?

— Кончились.

Она нахмурилась, но не успела огрызнуться, потому что тут встрял я:

— Тяжело научиться готовить на сотню ртов, если никогда прежде этим не занимался, Хими. Не злись на него.

Она взяла еду, приложив кулак к тарелке в хилом приветствии вместо благодарности, и побрела обратно к главному костру.

Я глубоко вздохнул.

— Что у нас с припасами?

— Это последнее мясо от прошлой охоты, — ответила Ийя, подбросив кусок в угли.

— Но должно же было хватить на три дня?

— А не хватило.

Джута заправил влажный локон за ухо, а юный Фессель, поиграв мускулами, высыпал в яму новые угли. Готовка — не их работа, обычно Клинки этим не занимаются, но раз здесь нет полного гурта, то больше готовить некому.

— И соль у нас кончается, капитан, — продолжил Джута. — Сегодня засолим мясо, и все.

Я потер глаза ладонью.

— Проклятье.

— Я мог бы этим заняться, — сказал он, напомнив мне, что дома через сезон-другой его бы постригли и заклеймили, назвав мужчиной, но здесь не степь, и повар нужен мне больше, чем еще один прожорливый воин.

Если мы завербуемся к кому-нибудь на службу, у него появится шанс к нам примкнуть. А если нет, мне некогда беспокоиться о недовольном седельном мальчишке.

— Вместе со мной, — отозвался я. — И сколько мы протянем на сегодняшней добыче?

— Дня четыре, если будем экономить, — сказала Ийя, выворачивая мешок, чтобы вытащить последний кусок мяса из промасленной подкладки. — Только нужно найти пастбище для лошадей, потому что корма осталось дня на два, максимум на два с половиной. Орун скажет точнее.

Я собрался уходить, но Джута схватил меня за руку.

— Остальные поговаривают о том, что нужно уходить, — прошептал он, вцепившись почерневшими пальцами в мой рукав. Дескать, пусть мы еще и не заклеймены, нам предстояло стать Клинками, а не рабами.

— А к тебе они прислушиваются? — прошептал я в ответ, не сомневаясь, что Ийя наблюдает.

— Иногда.

— Тогда удерживай их, пока можешь. Вместе мы сильнее, чем поодиночке, а судьба скоро переменится к лучшему. После того как мы найдем храм, чтобы проводить души, которые несем с собой.

Он мотнул головой в сторону вялящегося на сетке мяса. Внизу стояли два закрытых мешка.

— Тогда пусть это будет поскорее, капитан, в такую погоду они быстро начнут вонять.

— А сода у нас есть?

— Немного.

— Так засыпь их, пока к нам не слетелись все стервятники Чилтея.

* * *

После еды Эска собрал Ладонь, и мы впятером расселись вокруг умирающего костра, пока остальные Клинки готовились ко сну. Охотница Кишава, конюх Орун, целитель Йитти, Эска и я составляли полную Ладонь, которая управляется с Клинками. По крайней мере, так задумывалось. Я давным-давно понял, что, как бы прекрасны ни были намерения, гораздо важнее, как их выполняют.

— Ну что ж, капитан, — сказал Эска, скрестив на земле ноги. — И какой же чудесный план ты вынашиваешь сейчас?

А выполняют приказы сердитые, хмурые воины.

— Мы здесь уже две недели, — сказал я, оглядывая залитые светом костра лица. — Пока что мы не увидели ни следа Гидеона, а жизнь вне гурта оказалась…

— Дерьмовой.

Эска хмуро уставился на огонь.

— Я хотел сказать — тяжелее, чем мы ожидали.

Орун передернул одним плечом — на втором висел тяжелый конский короб.

— А я именно этого и ждал, — сказал он хрипловатым голосом человека, видевшего много циклов. — Потому обычно мы и путешествуем гуртом. Когда рук много, то и работа спорится. Мы сражаемся и охотимся, другие готовят и ткут, выделывают кожи и присматривают за молодняком. А сейчас мы можем сражаться и охотиться, но готовить для нас некому.

— Кроме седельных мальчишек, — снова встрял Эска, покосившись на Джуту, который склонился над угольной ямой, и маячившего за его спиной Фесселя, который развешивал остатки соленого мяса.

— Это не их работа, как и не наша, — сказал я. — Но пока мы не можем вернуться, так что придется найти способ идти дальше.

— Какой философский подход, — ухмыльнулся Эска.

Кишава откашлялась.

— Капитан прав. Мы застряли здесь на полный цикл, а это слишком долго, мы не можем позволить себе рассиживаться и устраивать склоки. Сидя тут, мы Гидеона не отыщем.

Йитти провел рукой по коротким волосам, будто так ему лучше думалось.

— Может, Гидеона уже нет в живых. Он был Первым Клинком Торинов. Три года — долгий срок, чтобы столько времени оставаться вдали от родных мест по своей воле.

— Вот об этом я постоянно и твержу, — сказал Эска. — Он не стал бы здесь торчать добровольно, а значит, идти дальше опасно. Здесь есть вода и животные. Разведчики, которые сделали вылазку из леса, сообщили, что дальше бесконечно тянутся голые скалы.

— Там есть город, — возразил Орун. — Мне кажется, именно это и пыталась сказать девушка. Из последней деревни. Я спросил… — Он обозначил ладонями скат крыши, показывая способ, которым переговаривался. — Она махнула на юг и сказала какую-то тарабарщину, но, кажется, она называла город Столица.

— Столица? — переспросил я. — И город большой?

Он снова передернул одним плечом.

— Она показала вот так. — Он раздвинул ладони. — Но может, она просто восхищалась размером моего члена.

Смех немного снизил напряжение. Улыбка Оруна была кривобокой, как и манера пожимать плечами.

— Тогда пойдем на юг, — сказал я. — Может, Столица стоит на Ленте, а значит, там есть пища и вода. Мы даже можем найти кого-то, кто говорит на нашем языке, расспросим про Гидеона и наймемся на службу воинами.

— На службу? — Я приготовился к вспышке ярости, но все равно вздрогнул, когда Эска на меня напустился. — Ты хочешь, чтобы мы работали за деньги? Как простые горожане у нас дома? Если ты хочешь именно этого, тебе следовало бы заткнуться и делать то, что велел гуртовщик Риз.

— Да чтоб ты провалился, Эска! Мне тоже здесь не нравится, но неужели ты не можешь делать, что велят?

Он встал, накрыв меня своей тенью.

— Если бы гуртовщик Риз отдал мне приказ, я бы его выполнил. Любой приказ.

— Гуртовщик Риз выжил из ума! — рявкнул я, вскочив. — Он больше не слышит собственный народ.

Эска шагнул ближе и понизил голос, хотя вокруг уже начали собираться люди:

— Так почему же ты не оспорил его власть? А? Почему великий капитан Рах э‘Торин не высказался, прежде чем дошло до такого? Я скажу тебе почему. Потому что великий капитан — трус. Потому что, если бы ты бросил ему вызов и проиграл, тебя бы изгнали в одиночестве, а так ты сохранил честь и утащил всех нас за компанию.

Он сплюнул, и слюна зашипела на углях.

— Ты стал заместителем капитана Таллуса только по одной причине — его сестренке нравилось у тебя отсасывать. Но раз ты не сумеешь вывести нас из этой передряги с помощью члена, может, пора тебе отойти в сторону и позволить принимать решения кому-нибудь другому?

— Тебе, что ли?

— Хотя бы и мне. Если бы к моменту его смерти я по-прежнему был его заместителем, мы не торчали бы здесь, слизывая с камней воду и отрезая головы у дикарей.

Эска вытащил из ножен на бедре одну саблю, и среди собравшихся Клинков прошел шепоток. Теперь клинок либо испробует вкус крови, либо будет отброшен навсегда.

Если бы мы были дома, в степи, то между нами встал бы кто-нибудь из старейшин и постарался утихомирить, прежде чем Торины почем зря потеряют воинов, в которых так нуждаются, но здесь не было старейшин, как не было гурта. Три других воина из Ладони не пошевелились.

Я нащупал гладкую кожаную рукоять, и по моим венам запульсировал огонь.

— Если бы ты не возразил корунцам, то втоптал бы в грязь свою честь, — сказал я. — Ты обрек бы души каждого из нас лечь тяжким грузом на весы Моны. Думаешь, мы тебя поблагодарили бы?

— Весы. Честь. Боги. Шел бы ты со своими старыми байками, Рах. Оглядись вокруг и увидишь новый мир. Хочешь ты того или нет, но все изменилось. Города укрепляют свою власть над нашими землями, и, если мы хотим выжить, став их вассалами…

— Вассалами? — Тишина стала мертвенной, лишь потрескивали угли. — Я скорее умру, чем склонюсь перед корунцами. Или перед темпачи. Или перед кем угодно, кто решит отобрать у нас степь.

— Так умри. Вторым Клинкам пора получить нового капитана, который поведет их домой.

Послышался гул голосов, но его заглушили удары моего сердца.

— Так что же, капитан? — вызывающе поднял бровь Эска. — Ты готов сразиться со мной за пост предводителя Вторых Клинков?

— Да, — сказал я, хотя сердце выкрикивало другой ответ. — Я не позволю тебе навлечь на Торинов такой позор.

Я вытащил из ножен на бедре первый клинок, а потом и второй.

— Это глупо, — сказал Йитти, вставая между нами вместо отсутствующего старейшины. — Нам и без того хватает проблем.

— Отойди, Йитти, — рявкнул Эска, вытаскивая вторую саблю с выгравированной на клинке молитвой Нассусу. — Если с тобой что-нибудь случится, ты сам себя не залатаешь.

Йитти поморщился, пригладив волосы, и отошел в сторону, так что передо мной остался только залитый светом костра Эска. Клинки с шумом расступились и оттащили бревна и седельные сумки, дав нам побольше места и покрикивая на остальных, чтобы поторопились. Подошли новые люди, образовав круг у костра, все толкались, перешептывались и отпихивали друг друга, а в это время в их умах шла другая битва. За кем они готовы следовать? Кому желают победы?

Эска облизал губы.

— Боги на моей стороне, — выкрикнул он в темноту. — Я поведу Клинков домой и буду драться за Торинов, а не против них, за новый мир, а не против него, потому что, сколько ни кричать и ни метаться в темноте, это не помешает наступлению завтрашнего дня.

Мне стоило бы тщательнее подбирать слова, но охваченный ужасом мозг закрутило в водовороте мыслей. Сейчас мне может наступить конец, здесь, на чужих каменистых берегах, вдали от родного дома. Лучше умереть, чем быть изгнанным и одиноким, но я цеплялся за жизнь, как за клинки, которые никогда еще меня не подводили.

— Боги на моей стороне, — выплюнул я первое, что пришло в голову. — Потому что, какие бы ни грянули перемены, мы по-прежнему левантийцы, мы наездники, воины и кочевники, мы из рода Торинов и не сдаемся!

Слова вышли неуместными, но никакие слова не смогли бы унять ноющее сердце. Оно заболело еще сильнее, когда друг моего детства шагнул вперед, закрутив сначала один клинок, а потом второй, так что сверкнули гравированные лезвия. Никаких одобрительных криков. Все Клинки наблюдали молча, задержав дыхание.

Еще один шаг. Еще один взмах. Я стоял с клинками наготове и ждал, когда он нападет.

Я капитан Торинов. Боги на моей стороне. Я капитан Торинов. Боги на моей стороне. Я…

В мое лицо полетели угли и пепел, и Эска бросился на меня сквозь это жалящее облако. Я пригнулся, но острие одного клинка скользнуло по моему плечу, а уголек задел лицо. Я зашипел и отпрянул. Эска последовал за мной.

— Ну давай же, Рах. Капитан Таллус говорил, что ты лучше меня. Так докажи.

Он высоко замахнулся, а я отбил второй его клинок, и, когда лязгнула сталь, все мысли улетучились. Подстегиваемый яростью, я оттолкнул его, клинки рассекли воздух. Его сабля задела мой бок, моя — его руку. Мы кружили, не спуская друг с друга глаз.

Цель не на острие меча, а в глазах. Так всегда говорил капитан Таллус.

Брови Эски дернулись, и он бросился вперед. Я пригнулся и отвел его клинок снизу, а свой вонзил ему в бедро. Брызнул ручеек крови. Эска мог бы сдаться, но прыгнул, как песчаный кот. Я потерял равновесие, и сталь чиркнула по моему бедру, прорезав кожаные штаны. Я в отчаянии отбил второй удар с такой силой, что сабля выскользнула из моей потной руки, утянув и клинок Эски. Клинки шлепнулись на землю за алеющими остатками костра.

Согнувшись пополам, Эска расхохотался, одной окровавленной рукой сжимая оставшийся клинок, а другой держась за непонятно откуда взявшуюся рану на боку.

— Сдавайся! — выкрикнул я с колотящимся сердцем и тяжело дыша. — Это твой последний шанс.

Он лишь засмеялся громче, и в полной тишине хохот прозвучал жутковато.

— Сдавайся.

— Нет.

Он взмахнул саблей над моей головой, я упал и перекатился по шипящим углям, наполнив воздух клубами дыма. Я ткнул клинком вслепую дрожащей рукой и чуть не выронил его. И услышал вздох. Эска снова засмеялся, тихо и хрипло.

— Чтоб тебе пропасть, Рах, — сказал он, и смех перешел в кашель. — Пошел ты в задницу.

Выгравированные на моем клинке молитвы скрылись в его животе и вышли с другой стороны, у его руки с охотничьим ножом.

— Мне жаль, — выдавил я липкими от крови губами.

Он опять рассмеялся.

— А мне нет.

Он нацелился ножом мне в горло. Удар должен был меня убить. Мы должны были умереть вместе, но близость смерти, как ничто другое, наполняет энергией чистого ужаса, и я сбросил с себя Эску и откатился. С глухим шлепком Эска рухнул в остатки костра. Темноту ночи наполнило шипение, вонь паленых волос и кожи.

Послышались крики. Торопливый топот ног. Кто-то похлопал меня по щеке.

— Капитан? Капитан! Проклятье, да принесите же факел!

То ли факел зажгли моментально, то ли я отключился, потому что, открыв глаза, увидел пылающий дегтярный факел. Он был воткнут в землю рядом с Йитти, чьи шершавые руки скользили по моей груди, отчего мне хотелось поскорей умереть.

Я простонал.

— Ты еще жив, капитан, — сказал он, — но мне придется тебя зашить, так что еще не все закончилось.

— А Эска?

— Мертв.

Глупый вопрос. Конечно, он мертв.

— Кишава собирается освободить его душу.

— Не нужно.

Только боги знают, почему я это сказал. Мне меньше всего хотелось отрезать Эске голову этой ночью, но заставить это делать кого-то другого…

— Не нужно, капитан?

— Не нужно. — Его игла неожиданно впилась мне в кожу, и я заскрежетал зубами. — Я сам это сделаю.

— Сегодня ночью ты не в состоянии что-либо делать.

— Да будь ты проклят, Йитти! — рявкнул я. — Зашей меня, и я все сделаю.

Он не ответил, но крикнул остальным, продолжая меня зашивать. Я закрыл глаза, стараясь сосредоточиться на окружающих звуках, на голосах и разговорах, на шорохе шагов и фырканье лошадей, встревоженных запахом крови. Я приказал Оруну выгулять их и успокоить — по крайней мере, мне показалось, что приказал. При каждом уколе иглы и жжении протягиваемой нити все расплывалось перед глазами.

Зашив меня и промыв ожоги, Йитти оставил меня в одиночестве. Остальные Клинки давно вернулись к тем занятиям, от которых их отвлекли, хотя относительная тишина в лагере предполагала, что большинство спит. Мне и самому хотелось только спать, но сон придется отложить еще ненадолго.

Йитти оставил потрескивающий факел, и в мерцающем круге света лежал Эска. Его глаза под полуопущенными веками уставились в пространство, и хотя лицевые мышцы ослабли, его гордость никуда не делась. То ли от обмана зрения в неровном свете, то ли от усталости, но мне показалось, что Эска насмешливо улыбнулся, как только я поднял его голову и положил себе на колени.

Руки у меня тряслись, когда одной ладонью я взял его за голову, а другой сжал нож. Тело еще не остыло и не окоченело, и после первого надреза на землю между моими коленями хлынула теплая кровь.

— Ну и дурак же ты, — сказал я, пытаясь сосредоточиться на своей задаче, но взгляд то и дело возвращался к его лицу. — Ты мог бы сдаться.

Хотя на его лице не было ни кровинки, я с легкостью представил, как его губы шевелятся в мерцающем свете.

— Как и ты, — ответил бы он. — Но раз ты не хотел сдаваться, то и я тоже. Мы всегда были глупцами.

Сопя от натуги, я перерезал ему горло. Человеческое тело настолько же завораживающе крепкое, как и хрупкое. Глаза защипало от слез. Так не должно было случиться. Ведь мы вместе были седельными мальчишками, а когда подросли, вместе тренировались, учились, ели и спали рядом. Я считал членом семьи каждого Торина, но Эска был мне ближе всех.

— Помнишь тот день, когда мы разбили чашу главного гуртовщика? — сказал я, разрезая последнюю полоску кожи и переходя к плотным мышцам вокруг хребта. — Нам не полагалось находиться в его шатре. Не помню, как мы там оказались, наверняка набедокурили, ты вечно впутывался в неприятности. Я наткнулся на стол, и он упал. До чего же я перепугался! Я не признался тебе, как испугался, что меня вышвырнут и мне придется бродить в одиночестве по степи, собирая объедки, но ты наверняка и сам это понимал. Я был так напуган, что даже не мог солгать, а ты… — Я вонзил острие ножа в сухожилие. — Ты свалил все на пса, который повсюду таскался за Аристасом, и тебе поверили, потому что ты умел соврать так, что и Мона со своими весами не вычислит. И вечно улыбался.

Не знаю, засмеялся я или заплакал, но, когда я рассекал хребет Эски, слезы затуманили мне зрение. Скользкими, трясущимися руками я возился дольше обычного, но вскоре он получил возможность встретиться с Моной, и на его губах уже играла улыбка.

Перевод Н. Рокачевской