Читаем рассказ из сборника «История кошки по имени Кома»

«Тобермори»
Саки

Наступил холодный, омытый дождем полдень одного из последних дней августа, того неопределенного времени года, когда куропатки еще под запретом или в холодильниках и вам совершенно не на кого охотиться, — разумеется, если вы не направляетесь к северу вдоль Бристольского залива, поскольку в этом случае закон позволяет вам преследовать нагулявших вес благородных оленей. Гостям, присутствовавшим на вечеринке у леди Блемли, незачем было следовать к северу вдоль Бристольского залива, поэтому в тот день они собрались за чайным столом. Несмотря на царившее за окном уныние и банальность этого события, собравшиеся не испытывали и тени томительного беспокойства, которое выдает страх перед тем, что кто-нибудь опять заведет поднадоевшее механическое пианино, или с трудом скрываемое желание составить партию в бридж.

Внимание компании было приковано к невзрачному и недоброжелательному Корнелиусу Эппину, которого все слушали, едва ли не раскрыв рты. Из всех гостей леди Блемли он имел самую неоднозначную репутацию. Кто-то назвал его умным человеком, и хозяйка пригласила его, втайне надеясь, что его ум хоть немного, да послужит всеобщему развлечению. До начала чаепития она не могла понять, почему о нем так лестно отзывались. Он не отличался остроумием, не обладал даром внушения, и нельзя было назвать его душой общества. Да и внешне он не относился к тому типу мужчин, которым женщины готовы простить недостаток ума. Он был просто мистером Эппином, потому что имя Корнелиус подходило ему не больше, чем звезда с рождественской елки. Сейчас он утверждал, что совершил открытие, по сравнению с которым изобретение пороха, печатного станка и паровоза можно считать ничтожными пустяками. За последние десятилетия наука сделала огромные шаги во многих направлениях, но то, что открыл он, относилось скорее к области чудес, чем к науке.

— Значит, вы хотите, чтобы мы поверили, — сказал сэр Уилфрид, — что вы открыли способ обучения животных человеческой речи и что старина Тобермори стал вашим первым учеником, достигшим успеха?
— Я занимаюсь решением этой проблемы последние семнадцать лет, — ответил мистер Эппин, — но только в последние восемь-девять месяцев появились признаки возможного успеха. Разумеется, я экспериментировал с разными животными, но в последнее время — только с кошками. Это удивительные создания, которые прекрасно приспособились к нашей цивилизации, сохранив при этом все свои высокоразвитые инстинкты. Среди них постоянно встречаются особи, обладающие выдающимся интеллектом, точно так же, как и среди людей. И когда неделю назад я познакомился с Тобермори, то сразу понял, что имею дело со «сверхкотом» необычайного ума. Недавние эксперименты позволили мне сильно приблизиться к успеху; с Тобермори, как вы его зовете, я достиг цели.

Заканчивая свое замечательное заявление, мистер Эппин постарался лишить голос торжествующей интонации. Никто не сказал «чепуха», хотя губы Кловиса искривились так, что без труда можно было понять, какого мнения он об этой истории.

— И вы хотите сказать, — уточнила мисс Рескер после небольшой паузы, — что научили Тобермори произносить и понимать простые односложные предложения?
— Моя дорогая мисс Рескер, — терпеливо объяснил чудотворец, — так учат маленьких детей, дикарей и взрослых, которые отстают в развитии; но если вы имеете дело с животным, обладающим высокоразвитым интеллектом, то в подобном методе нет нужды. Тобермори может разговаривать на нашем языке абсолютно правильно.

На этот раз Кловис отчетливо произнес:
— Чушь!
Сэр Уилфред был более вежлив, хотя и настроен не менее скептично.
— Не лучше ли привести сюда кота, чтобы мы сами могли во всем убедиться? — предложила леди Блемли.
Сэр Уилфред отправился на поиски животного, а собравшиеся погрузились в нетерпеливое ожидание, желая увидеть какой-нибудь ловкий фокус, что-нибудь вроде чревовещания.
Уилфред вернулся в комнату спустя минуту, его загоревшее лицо побледнело, а глаза широко раскрылись от удивления.
— О господи, это правда!
Его волнение передалось остальным, и все стали заинтересованно слушать вжавшегося в кресло Уилфреда.
— Я нашел его дремлющим в курительной комнате и позвал на чай. Он прищурился в своей обычной манере, а я добавил: «Идем, Тоби, не заставляй нас ждать», и — клянусь Богом! — он ответил вполне обычным тоном. Это было ужасно! Ответил, что придет, когда ему этого захочется! Я чуть не подскочил от удивления!
Если Эппина слушали с недоверием, то слова сэра Уилфреда подвергнуть сомнению не мог никто. Раздались испуганные восклицания, все разом заговорили, и только ученый сидел молча, наслаждаясь первыми плодами своего грандиозного открытия.

В самый разгар обсуждения, мягко переступая, в комнату зашел Тобермори и равнодушно оглядел собравшихся за чайным столом. Внезапно наступила неловкая тишина. Всех смущало общение с обыкновенным домашним котом на равных.

— Не хочешь ли молока, Тобермори? — напряженным голосом предложила леди Блемли.
— Не возражаю, — последовал ответ, в котором слышалось спокойное безразличие.
Дрожь едва сдерживаемого волнения пробежала по залу, потому не удивительно, что рука леди Блемли дрогнула, когда та наливала молоко в блюдце.
— Боюсь, я пролила слишком много, — сказала она виновато.
— Сколько угодно, это не мой ковер, — ответил Тобермори.

Снова воцарилось молчание, а затем мисс Рескер тоном прихожанки, взявшей на себя обязанность посещать больных, спросила, трудно ли было выучить человеческий язык. Тобермори пристально взглянул на нее, после чего с безмятежным видом уставился куда-то вдаль. Было очевидно, что скучные вопросы его совершенно не интересуют.

— Что ты думаешь о человеческом уме? — неуверенно спросила Мэвис Пеллингтон.
— Чьем именно? — холодно осведомился Тобермори.
— Ну, например, о моем, — ответила Мэвис со слабой улыбкой.
— Вы ставите меня в неловкое положение, — сказал Тобермори, хотя его вид свидетельствовал о противоположном. — Когда вас пригласили на этот вечер, сэр Уилфред заявил, что вы самая безмозглая женщина из всех, кого он знает, и что существует огромная разница между гостеприимством и заботой о слабоумных. Леди Блемли ответила, что пригласила вас именно из-за отсутствия мозгов, поскольку вы единственная, по ее мне- нию, настолько глупы, чтобы купить ее старую машину. Ту самую, которую она называет «зависть Сизифа», так как она довольно легко едет в гору, когда ее толкают.

Леди Блемли могла бы парировать слова кота, если бы только сегодня утром не намекнула Мэвис, что эта машина как нельзя лучше подойдет той для ее дома в Девоншире.
Намереваясь сменить тему, резко вмешался майор Барфилд:
— А как насчет твоего флирта с черепаховой кошечкой на конюшне, а?
Но едва он это произнес, все поняли, какой это было ошибкой!
— Обычно подобные вопросы не обсуждаются публично, — холодно заметил Тобермори. — И по тому, как вы вели себя на протяжении вечера, можно судить, что вам будет неловко, если я переведу разговор на ваши личные делишки.
После этих слов паника охватила не только майора.
— Не хочешь ли пойти на кухню и взглянуть, как обстоят дела с твоим обедом? — поспешно предложила леди Блемли, словно не замечая, что до обеда Тобермори оставалось никак не менее двух часов.
— Спасибо, — ответил Тобермори, — но не так скоро после чая. Я не хочу умереть от несварения желудка.
— У кошек, между прочим, девять жизней, — без всякой задней мысли произнес сэр Уилфред.
— Возможно, — согласился Тобермори, — но только одна печень.
— Аделаида! — воскликнула миссис Корнет. — Вы собираетесь позволить этому коту выйти и сплетничать о нас в комнате для прислуги?

Всех охватил страх. Под большинством окон спален в Тауэре тянулась узкая декоративная балюстрада, и все с ужасом вспомнили, что она была любимым местом прогулок Тобермори в любое время суток — он мог наблюдать оттуда за голубями и еще бог знает за чем. И если бы он в порыве откровения решил поделиться с кем-либо увиденным и услышанным, эффект был бы более чем ошеломляющим. Миссис Корнет, которая много времени проводила за туалетным столиком и имела репутацию ветреной особы, несмотря на отсутствие доказательств, казалась обеспокоенной ничуть не меньше майора. Мисс Скрэвен, которая писала страстные, чувственные стихи и вела безупречную жизнь, тоже казалась раздраженной: если вы живете добродетельно, вовсе не обязательно всем об этом знать. Берти ван Тан — в свои семнадцать лет он вел настолько разгульный образ жизни, что хуже уже невозможно, — вдруг поблек, точно увядшая гардения. Однако он не позволил себе спасаться бегством, как это сделал Одо Финсберри, молодой джентльмен, который, как считали многие, готовился стать священником, а потому был встревожен тем, что может узнать нечто скандальное о присутствовавших. Кловису хватило духа, чтобы сохранить невозмутимый вид; про себя он прикидывал, сколько времени уйдет на то, чтобы раздобыть коробку редких мышей для взятки за молчание.

Но даже в сложившейся, довольно щекотливой, ситуации Агнес Рескер не могла долго оставаться на заднем плане.
— Зачем я вообще сюда приехала? — с надрывом произнесла она.
Тобермори немедленно откликнулся:
— Судя по тому, что вы вчера сказали миссис Корнет на площадке для игры в крокет, вы приехали сюда ради стола. Вы говорили о Блемли как о самых глупых людях, которых знаете, но оказавшихся при этом достаточно умными, чтобы нанять первоклассного повара; в противном случае им было бы трудно заманить кого-нибудь к себе во второй раз.
— Это неправда! Миссис Корнет… — воскликнула смущенная Агнес.
— Миссис Корнет потом передала ваши слова Берти ван Тану, — продолжал Тобермори. — Она сказала ему: «Эта женщина похожа на участницу голодного похода. Она отправится куда угодно, если там ей предоставят четырехразовое питание», а Берти ван Тан заметил…

Но на этом месте его рассказ, к счастью, закончился. Тобермори увидел, как большой рыжий кот из дома священника пробирается сквозь кустарник в сторону конюшни, и в мгновение ока исчез в распахнутом створчатом окне.

После исчезновения чересчур блестящего ученика на Корнелиуса Эппина обрушился ураган горьких упреков, тревожных расспросов и испуганных просьб. Ответственность за сложившуюся ситуацию лежит на нем, и он должен предотвратить дурные последствия. Мог ли Тобермори поделиться своим опасным даром с другими кошками — это был первый и главный вопрос, на который ему предстояло ответить. Он сказал, что вполне вероятно, что Тобермори может передать свой навык близкому другу — коту, живущему на конюшне, но маловероятно, чтобы его учение распространилось за пределы этого узкого круга.

— Что ж, — сказала миссис Корнет, — возможно, Тобермори — ценный экземпляр и большой любимец, но я уверена, ты согласишься, Аделаида, что и с ним, и с котом, живущим на конюшне, следует покончить немедленно.
— Вы ведь не думаете, что я получила наслаждение от случившегося в последнюю четверть часа, не так ли? — с горечью произнесла леди Блемли. — Мы с мужем очень любим Тобермори — по крайней мере, любили до того, как он получил эту ужасную способность, — но теперь нам, конечно же, не остается ничего иного, как покончить с ним как можно скорее.
— Мы можем подсыпать стрихнин в его обед, — сказал сэр Уилфред, — а я самолично утоплю кота, живущего в конюшне. Кучер будет очень огорчен утратой любимца, но я скажу ему, что у обоих котов обнаружилась очень заразная форма чесотки и мы испугались, что она распространится и на псарню.
— Но как же мое великое открытие! — запротестовал мистер Эппин. — После стольких лет исследований и экспериментов…
— Вы можете продолжить ваши исследования с коровами на ферме, они, по крайней мере, находятся под надлежащим контролем, — ответила миссис Корнет, — или со слонами в Зоологическом саду. Говорят, что они очень умные, а кроме того, не снуют у нас под кроватями и стульями.

Архангел, восторженно провозгласивший приход новой эры, а затем обнаруживший, что на ее пути встала какая-то незначительная проблема и изменение мира придется отложить на неопределенное время, едва ли был бы более удрученным, чем Корнелиус Эппин. Общественное мнение, однако, было против него — на самом деле, если бы провели общее голосование по поводу решения возникшей проблемы, вполне вероятно, что нашлись бы те, кто проголосовал бы за внесение и самого Корнелиуса в список достойных стрихниновой диеты.

Только плохое движение поездов и нетерпеливое желание гостей довести дело до конца помешали им разъехаться немедленно, но ужин в тот вечер нельзя было назвать успешным. У сэра Уилфреда возникли трудности с котом, жившим на конюшне, а потом и с кучером. Агнес Рескер демонстративно ограничила свою трапезу кусочком сухого тоста и откусывала его так, словно то был ее смертельный враг. Мэвис Пеллингтон весь ужин хранила мстительное молчание. А леди Блемли старалась поддерживать разговор, но все ее внимание было приковано к двери. На буфете уже стояла тарелка с искусно приготовленными кусочками рыбы, уже миновало время десерта, а Тобермори так и не появился ни в столовой, ни на кухне.

Погребальный ужин можно было бы назвать веселым по сравнению с тем, что происходило далее в курительной комнате. Еда и питье хотя бы помогли отвлечься и скрыть все нарастающее смятение. О бридже не могло быть и речи — из-за общего напряжения и раздражения. А после того как Одо Финсберри в мрачных тонах исполнил «Мелисанду в лесу» для едва слушавшей его публики, от музыки решили отказаться. В одиннадцать слуги отправились спать, сказав, что маленькое окошко в кладовой, как обычно, оставили открытым для Тобермори. Гости равнодушно перелистывали пачку свежих журналов, постепенно переходя к «Библиотеке бадминтона» и переплетенным выпускам «Панча». Леди Блемли периодически наведывалась в кладовую и каждый раз возвращалась такой подавленной, что все было понятно без слов.

В два часа напряженную тишину нарушил Кловис:
— Он сегодня не появится. Сейчас он, вероятно, сидит в редакции местной газеты и диктует первый том своих воспоминаний «Леди Как-ее-там и все-все-все». Это точно станет сенсацией.

Внеся свою лепту во всеобщее веселье, Кловис отправился спать. Через некоторое время его примеру последовали и остальные гости.

Слуги, подававшие утренний чай, на интересующий всех вопрос давали один и тот же ответ: Тобермори не вернулся.

Завтрак был еще более неприятным, чем ужин, однако, прежде чем он подошел к концу, ситуация получила долгожданное разрешение. Принесли труп Тобермори, который только что обнаружил садовник в кустах. Судя по ранам на горле и рыжей шерсти, оставшейся в когтях, было ясно, что он пал в неравном бою с большим котом из дома священника.
К полудню большинство гостей покинули Тауэр, а после ланча леди Блемли почувствовала себя так хорошо, что даже написала крайне резкое письмо священнику, упрекая того в потере своего любимца.

Тобермори был единственным успешным учеником Эппина, и ему не суждено было иметь после- дователя. Несколько недель спустя слон из Дрезденского зоологического сада, прежде не проявлявший ни малейших признаков агрессии, вырвался на свободу и убил англичанина, по-видимому, дразнившего его. Фамилия жертвы упоминалась в газетах по-разному, как Оппин и Эппелин, но имя было названо одно — Корнелиус.
— Если он пытался обучить несчастное животное немецким неправильным глаголам, — сказал Кловис, — то он получил по заслугам.