«Я от нечего делать стала сочинять»

Вы дебютировали в четырнадцать лет, издав фэнтезийный роман «Зеркальные мечты». Когда вы начали писать — и почему?

Мне было десять или одиннадцать лет. Я писала в основном фэнтези — совершенно ужасное. Начала писать, потому что любила читать. Я росла в книжной семье. В школе я была тем самым ребёнком, которому не интересны друзья, девичьи штучки, спорт. Я блистала только на чемпионате по шахматам — пять лет подряд! Что даёт представление о том, какой я была: я жила в библиотеке, жила книгами. Настал момент, когда я прочла всю полку с фэнтези в местной библиотеке — и поняла, что читать там больше нечего. Это было на летних каникулах, и я от нечего делать стала сочинять, чтобы посмотреть, получится у меня или нет. Я сочиняла и сочиняла и написала несколько книг, в том числе «Зеркальные сны»

Что было дальше? Вашу первую книгу сильно отредактировали?

Не так сильно, как можно подумать. Я показала этот роман родителям, они тоже литераторы. Родители сказали: «Ну да… нормально… Книга ничего так, только ты делаешь ошибки. Жаль, мы так старались дать тебе образование… Может, что и выйдет. Пошли рукопись вот этой женщине…» Женщину звали Мэг, и она мой агент уже пятнадцать лет. А родители потом много лет говорили: «Опять сочиняешь? Лучше бы ты делала уроки! Не верится, что ты всё ещё пишешь! Займись чем-нибудь полезным!» Когда дела были плохи, я слышала из-за двери: «Печатай быстрее! Нам надо платить по счетам!» Когда всё было хорошо — «Хватит печатать! Найди нормальную работу!» (смеётся).

Трилогию «Игорный дом» Клэр Норт считает своим лучшим произведением

Вы издаёте книги под тремя именами: Кэтрин Уэбб, Кейт Гриффин и Клэр Норт. Зачем вам столько имён?

Когда я была подростком, я писала как подросток и для подростков под собственным именем — Кэтрин Уэбб. Когда мне стукнуло лет двадцать и настал мой черёд платить муниципальный налог и счета за воду, я стала писать городское фэнтези. Мой мудрый издатель сказал мне: «Подросткам это может и не понравиться, гарантий никто не даст, так что взять новый псевдоним, стать Кейт Гриффин, — лучший способ показать, что твой голос изменился».

Потом, когда мне было двадцать пять, я написала книгу про Гарри Огаста, и все сочли, что это большая литература. Я не знаю, что такое большая литература, но мне пришлось брать ещё один псевдоним. Я сама
по-прежнему думаю, что пишу фантастику. Но, если честно, я просто пишу книги. Жанр — коммерческий приём, нужный, но не обязательно полезный.

Насколько вы стараетесь реагировать на изменения рыночной конъюнктуры?

Кажется, вообще не реагирую. Я думаю, книга будет продаваться хорошо, если писателю было интересно её сочинять. Когда писатель в процессе страдал, это чувствуется. Да, можно пытаться сочинить очередного «Гарри Поттера» — или, если говорить о России, очередной «Ночной Дозор», — но, скорее всего, у вас ничего не получится, а даже если и получится, читатели уцепятся за что-то ещё. В определённом смысле рынок непредсказуем. И писатели точно не имеют над ним власти. Они могут только хорошо писать книги. Я стараюсь следить за рынком, чтобы понимать своего издателя. Ты должен доверять издателю, а это проще, если ты понимаешь, что он делает.

«Идея абсолютного зла и добра мне не нравится»

Клэр Норт получает
Премию Кэмпбелла

Как у вас возникла идея написать «Пятнадцать жизней Гарри Огаста»?

Это должен был быть рассказ о человеке, который не может умереть. Когда текст дорос до тридцати тысяч слов, я поняла, что это вовсе не рассказ. Первичная идея резко расширилась до романа. Откуда она взялась, сказать сложно, но я точно знаю, где это произошло. Я проходила стажировку в Королевской шекспировской компании — я не только пишу, но и работаю осветителем в театре. Работа была тяжёлая, пьесы сменяли одна другую в бесконечном цикле: ставишь свет — убираешь, ставишь — убираешь… Я только окончила колледж, и никто мне ничего не доверял. Я страдала неимоверно: мне двадцать пять лет — и мне не дают дотронуться до переключателя! Подозреваю, что книга родилась из этого ощущения: ужас никогда не закончится, мне никогда не разрешат ничего сделать со своей жизнью…

Человек, раз за разом проживающий некий отрезок времени, — тема в фантастике распространённая: фильм «День сурка», роман Кейт Аткинсон «Жизнь после жизни», много чего ещё. Вы осознавали это, когда сочиняли книгу?

Нет. Сейчас — да, параллели очевидны, но только «Жизнь после жизни» вышла практически одновременно с «Гарри Огастом»… Такого рода идеи носятся в воздухе. Идея перерождения, во всяком случае, так же стара, как человечество. По какой-то причине несколько писателей одновременно сочинили что-то на её основе, но на эту тему немало писали и ранее. Книга начиналась как исследование персонажа: меня интересовало, что происходит с человеком, который не в состоянии умереть. Дальше — простая логика: если ты не можешь умереть, у тебя появляется очень много времени, чтобы размышлять о бессмертии и задавать вопросы. Когда пишешь книгу о таком герое, неизбежно приходишь к большим вопросам, потому что к ним приходит герой. То, что важно для него, важно и для меня.

Реинкарнации, воскрешения — темы религиозные. Даже слово «калачакра», которым в вашей книге называют людей, помнящих прошлые жизни, взято из буддизма…

Человечество всегда интересовалось… даже не так — оно было одержимо вопросом, что случается с нами после смерти. Смерть для нас — огромное страшное ничто. И очень уютно думать, что потом что-то будет. Эти вопросы так или иначе всплывают на каждом этапе твоей жизни, от них никуда не уйти. Сознательно я об этом не думала, но я продукт своего общества, и всё это на меня повлияло. Какое-то время я изучала традиции воскрешения и перерождения, но в принципе они все сводятся примерно к одному. Идея воскрешения в итоге говорит тебе: если ты в этой жизни не суёшь свой нос куда не следует, не восстаёшь против феодальных владык, в следующей жизни тебя наградят. Как сказал комик Тим Минчин, это превосходный способ держать крестьян в узде. Так или иначе, главную роль тут играют общественный строй и экономика. Мне крайне сложно видеть в этой традиции духовный аспект. Меня воодушевляют герои и вопросы, но богословские рассуждения
оставляют меня равнодушной.

В финале книги Гарри Огаст делает выбор не в пользу перемен: он хочет сохранить стабильность и оставить историю нетронутой. Вы сами согласны с выбором героя?

Не совсем. Как живой человек я, как ни странно, скорее на стороне злодея. Я с большим сочувствием отношусь к тому, что пытается сделать главный антагонист книги. Что до героя, вероятно, он выбирает стабильность, потому что понимает: у него нет права изображать бога. Он отказывается играть в бога. Хорошее это решение или плохое, можно спорить, но я не думаю, что это решение из области морали. Герой оказывается в обстоятельствах, когда ему нужно выбирать, становиться богом или нет, и решает этого не делать.

Если бы вы были в шкуре Гарри Огаста,то что бы вы сделали?

Ох… не знаю. Я бы немного раскачала лодку. Понимаете, есть разница между мной в шкуре Гарри Огаста и самим Гарри Огастом. Я женщина, а значит, если бы я жила в то время, когда жил он, на протяжении XX века, по большей части на меня смотрели бы как на низшее существо — и я была бы лишена массы возможностей. Именно поэтому я решила сделать героя мужчиной, иначе я бы сильно злилась, пока писала эту книгу.

Мне сейчас тридцать, и, если через шестьдесят лет я обнаружу, что умираю и мне предстоит родиться вновь — в той же самой точке, — эпоха, конечно, повлияла бы на мои решения. Подозреваю, я бы выбрала жизнь в роскоши — кто бы её не выбрал? Надеюсь, я бы сохранила нравственный стержень и старалась бы руководствоваться благими намерениями, но ими вымощена дорога в ад… Не знаю. Я бы постаралась, чтобы у меня было больше друзей, чем у Гарри Огаста, — друзья напоминали бы мне о ценностях этого мира.

Когда вы осознали, что в романе придётся писать и о Китае, и о России, это вас не испугало?

Не особо. У меня заржавевший диплом историка, и я много изучала историю XX века. Год рождения героя подобран специально: 1919-й, чтобы он застал как можно больше хорошего. Я могла использовать любую локацию, любой год. Это раскрепощает.

Когда пишешь исторический роман, всегда есть опасность слишком глубоко погрузиться в период: в 1939 году носили такие-то туфли, облака в тот день были такие-то, Гитлер вторгся в Польшу и так далее. И это нормально, но герой, живший в то время, воспринимал мир по-своему. 11 сентября 2001 года я сдавала школьные экзамены — и их я помню лучше, чем атаку на башни-близнецы. Я помню, что у меня был громоздкий мобильник, я помню мелкие детали, а не большие события. Все мы живём своей жизнью. Так что, когда я изучала исторические периоды, меня интересовали не глобальные вещи, а мелочи: какой была на вкус зубная паста, какие шляпы тогда носили. Кроме того, Гарри Огаст старается избегать масштабных событий, таких как Вторая мировая война. Чем интереснее они для историков, тем печальнее для современников. Именно так Гарри Огаст и совершает своё пространственно-временное путешествие: избирательно избегая опасных мест и периодов.

Антагонист Винсент получился у вас действительно неоднозначным: он и друг, и враг…

Фантасты обожают тёмных властелинов. Вот хороший парень, вот тёмный властелин. Вот хороший парень, вот злые инопланетяне. Это нормально, иногда очень хочется сказать: «Я знаю этот мир. Я знаю этих людей. Где тут моя книжка про хороших и плохих парней?..» Вместе с тем идея абсолютного зла и добра мне не нравится. Прежде всего, это неправда.

Очень мало в мире зла, которое подходит и говорит: «Привет! Я зло! Я убиваю котят — просто так!» Обычно зло говорит: «Привет! Я убиваю котят, потому что котята разносят токсоплазмоз. Я топлю их, потому что, если их резать, токсоплазмоз выйдет наружу. Это будет катастрофа. Я могу казаться злом, но это не так». Зло обычно не считает себя злом.

Добро тоже относительно. Обычно я не пишу о свете и тьме, я понимаю, что обе стороны в чём-то правы и в чём-то глубоко неправы. Если говорить о тёмных властелинах, мне не нравится распространённый
фэнтезийный мотив. У вас есть лорд Волан-де-Морт, например, абсолютное зло, которое может уничтожить человечество тёмной магической силой. И его побеждает мальчик с палочкой… Сочиняя книгу, я стараюсь уравновесить протагониста и антагониста. Они должны быть примерно равны не только по силе, но и по интеллекту, и по тому, во что они верят, — это очень важно.

Винсент — достойный противник Гарри. Они две стороны одной медали. Точнее, философского парадокса. Один говорит: «Не надо так рисковать, многие погибнут». Второй отвечает: «Нет, неважно, сколько людей погибнет, если мы спасём человечество от ошибок прошлого». Неправы оба.

«Я счастлива, что мои книги кому-то помогают, но это не лекарство от рака»

«Пятнадцать жизней Гарри Огаста» получили Мемориальную премию Джона Кэмпбелла и были номинированы на множество наград, включая Премию Артура Кларка. Насколько важны премии для вас?

Было бы ложью сказать, что они не делают меня счастливой. Конечно, делают. Но тут всё относительно. Я работаю осветителем, и в театре ты понимаешь: во-первых, твоя работа не всегда должна быть заметна, во-вторых, провал или успех — это важно, но это всё-таки не лекарство от рака. То же и с премиями. Я обожаю писать, премии тешат моё эго, может, потом кто-то вспомнит этот мой роман, может, не вспомнит, но мир будет вертеться, я буду дальше писать… Я счастлива, если мои книги кому-то помогают, но это опять же не лекарство от рака. Я не спасаю детей. Если мои книги перестанут покупать, я буду очень зла. Но всё равно продолжу их сочинять.

Ваши коллеги по театру знают, что вы писатель?

Знают. Очень немногие верят. И это очень весело. Вообще, мало кто верит, я же веду себя как семилетняя, и по большей части это выглядит так: «Привет, я Кэт, я пишу романы». — «Что, правда? Удалось опубликовать хоть один?» — «Да…» — «Мои поздравления! Вы, наверное, так гордитесь первой публикацией…» — «Я не помню, это было пятнадцать лет назад». И тут я вижу ужас в их глазах. В театре всё ещё хуже. «Я пишу книги…» — «Ага. Ясно. Нам нужно больше света! Ты пишешь книги… Больше света, я говорю!» Когда мне вручили Премию Кэмпбелла, почти все поздравляли меня с дебютом. И я говорила: «Слушайте, я понимаю, что выгляжу так, будто это мой дебют, но это далеко не первая моя книга!..»

Вы начинали в нежном возрасте, когда вас могли покоробить плохие рецензии…

Я никогда не читала рецензий. Мои школьные оценки были важнее. Я могла написать хоть все книги в мире — моя жизнь измерялась тем, что я получу за французский или английский. Ну и потом, я из книжной семьи. «Взгляни на эту комнату. Сосчитай книги. Видишь? Это всего лишь книги!» Тоже способ охранять здравомыслие.

Чем ваша жизнь измеряется сейчас?

До очень недавнего времени я измеряла свою жизнь тем, как тяжело работала. Я окончила среднюю школу, потом Лондонскую школу экономики, потом Королевский художественный колледж, работала по тринадцать часов шесть дней в неделю. Мне казалось, что если я не буду работать каждый отпущенный мне час, то подведу себя, своё образование, свой коллектив… Я по-прежнему много работаю, но люди, которым я небезразлична, доказали мне, что жизнь можно измерять и кое-чем ещё: друзьями, любовью близких, добротой к другим и тому подобной чепухой (смеётся). Мне психологически сложно принять это за ценность, потому что работа — это всё. Но они правы. Если книги продаются хорошо, можно выдохнуть. И сделать что-то хорошее для мира и тех, кого я люблю.

Какие ваши книги вы посоветуете тем, кому понравится «Гарри Огаст»?

«Игорный дом» (The Gameshouse), цикл из трёх повестей, изданных только в электронке. И, конечно, другие романы Клэр Норт: «Прикосновение», «Внезапное появление надежды», новый роман, который выйдет в следующем году… Однако «Игорный дом» — на первом месте. Это тоже большая история. Действие первой повести происходит в XVII веке в Венеции, второй — в 1930-х в Бангкоке, третьей — в современности по всему миру. Когда я писала этот цикл, мне было очень хорошо. Я очень горжусь этой книгой.

Кэтрин Уэбб со своими юными поклонниками