#Что почитать #городское фэнтези #хоррор (ужасы)

Читаем книгу: Герман Шендеров, Сергей Тарасов — Знаток. Узы пекла

25 мая 10:00

12 минут на чтение

В серии «Самая страшная книга» выходит роман Германа Шендерова и Сергея Тарасова «Знаток: Узы пекла» — смесь городского фэнтези и деревенского хоррора в декорациях сельской Беларуси шестидесятых годов прошлого века. Мы публикуем на сайте отрывок из книги, в котором рассказывается о молодости главного героя, деревенского знатока Демьяна Климова, и его первых встречах с ведьмами и нечистью.

Знание — это не сила. Знание — это долг.

1965 год, СССР. Демьян Климов — знаток, наследник древнего ремесла, бывший партизан и герой Великой Отечественной. Его жизнь — борьба с тем, что нельзя объяснить. Его ремесло — замазывать (порой собственной кровью) трещины между мирами. Его крест — спасать тех, кого уже не спасти.

И когда в Задорье начинают пропадать дети, из-под земли лезут заложные мертвяки, а жена председателя корчится под ярмом порчи, именно Демьяну и его юному ученику Максимке приходится встать на границе меж Навью и Явью, чтобы защитить односельчан от нахлынувших бедствий. Но они еще не ведают, что самая лютая сказка ждет впереди. И уже не помогут заговоренная клюка, четверговая соль или зачины — ведь узы Пекла держат крепко, а «предназначенное расставанье обещает встречу впереди…».

Было то до войны ещё. Жила в белорусской деревне бабка старая, в доме на окраине.

Бабку звали Купавой. Её всякий знал и обращался за помощью — кому скотину подлечить, кому пропавшую вещь найти. Кликали её кто знахаркой, а кто знаткой или знатухой. Жила Купава в Задорье уж столько лет, что даже деревенские старики помнили её старой да хромой в то время, когда сами под стол пешком ходили. Её не шибко любили, но уважали — без знатки в деревне никуда.

Кажут, была как-то раз у знатухи ученица, да пропала — в Минск уехала, бросила старую в Задорье. Так и жила Купава бобылем, вечно одна-одинёшенька в доме на отшибе, но на тяжёлую долю не жаловалась.

Однажды прибежал к Купаве мальчонка с соседней малой вёски, Дёмка Климов. Слыл Дёма деревенским дурачком, что «видит всякое». Жили они с матерью небогато — вдова после самогубства мужа так и не решилась сызнова сойтись с мужиком, а потому тянула лямку за себя и троих малых ребятишек. Как-то раз захворала у них корова — кормилица единственная. Брюхо раздулось; бедняга мычит, мучается, жидким ходит, глаза больные, затуманенные. Тогда Демьян по наказу матери побежал к бабке Купаве.

Та ещё удивилась — тринадцать лет пацану, а сам як пришибленный. За дурачка его и впрямь считали, да она не знала. Купаться в речке боялся, ибо видел там огромную шишковатую голову, наблюдающую за плавающими ребятишками. Воды из колодца брезговал набрать, видя, как вспухшая склизкая тварь плюёт в ведро, стоит то в колодезь опустить. За такие причуды Дёму не любили, считали малохольным — а он-то на деле, как старуха сразу увидала, был парнем хоть куда.

В общем, попросил малой Демьян хромую старуху о помощи, та схватила клюку, опёрлась на посыльного и заковыляла. Дёму в коровник с собой взяла — в подмогу. Купава подняла хвост скотине, мальчишке наказала держать, чтоб не брыкалась. Раздвинула коровье нутро, а оттуда на Дёму чей-то глаз с куриное яйцо как зыркнет — так мальчонка в навоз и повалился. Спросила тогда бабка строго:

— Няужо бачив его?

Он кивнул. И выложил всё как на духу — про колодезное чудище, про хозяина омутов, про повешенного батьку, что в подвале болтается в петле и норовит незваного гостя с лестницы спустить. Бабка Купава выслушала, а на следующий день приковыляла к дому Климовых и заявила маменьке, мол, забирает парня на год, на обучение. Знаткий он! Мамка, конечно, в слёзы, но Купаве перечить никто не смел.

Так и зажили они вдвоём — малой пацан да старая колдунья, два сапога на леву ногу.

Он её сначала побаивался. Про бабку Купаву в деревнях слухи ходили один другого жутче, да и сама она выглядела, мягко сказать, не доброй деревенской бабушкой: из-под верхней губы жёлтый клык торчит, как у Яги, Костяной Ноги, лицо скукожилось, что абрикос сушёный, сама горбатая да хромая. Даже летом, в самую жару, в шаль закутана, в десяток юбок да тряпок.

Но дома у страшной ведьмы Дёме понравилось. Мамка у него была неряхой, а тут краса да и только — ни в одном углу пылинки не сыщешь. Он уже поздней понял, что в суседке дело, тот порядок наводил, но и баба Купава отличалась чистоплотностью. В избе на окраине всё было строго. Поел? Тарелку помой. Домой с улицы пришёл? Руки сполосни. Помои понёс выбрасывать? Тащи в овраг, неча рядом с домом грязь разводить. На крыльце подмети, в стайке за коровой убери, в огороде сорняки прополи… А ещё забор надо подлатать, и дров наколоть, и на крыше черепицу перебрать. Заданий хватало.

К вечеру Дёма так уставал, что без задних ног валился в постель. А утром, просыпаясь по крику петуха, думал: всё, придушу тварь горластую. Благо, готовила бабка Купава вкусно — ток глаза распахнёшь, а пахне як — Иван-чаем душистым, блинами с вареньем, картошкой на масле и в зелени, и мясо парное всегда на столе, если поста нет. Никаких супов пустых, как у мамки дома.

Ритуалам бабка его поначалу не учила, больше наставляла. Присядет рядом за стол, травки разложит, да давай спрашивать — як эта трава называется, а вот та как? У Дёмы голова кругом шла, он-то думал, услышит чего про нечисть, что видит вокруг, а тут надо гербарий всякий знать! Что твой ботаник, ей-богу! Но бабка была непреклонна. Дала ему тетрадь с названиями, наказала учить всё строго, а ещё заговоров и зачинов написала страниц двадцать. И их надобно вызубрить, как стихи, чтоб как Отче Наш скороговоркой вылетало.

Однажды ночью напала бессонница, мальчик не спал, ворочался с боку на бок долго после полуночи. Услыхал шорох в комнате Купавы — он сам-то ночевал на кухоньке у печки. Повернулся набок, глянул, а там… глядь, фигурка девичья, в одной ночнушке, крадётся к выходу, ясно видная на фоне падающего из окна лунного света. Он даже глаза кулаком потёр и ущипнул себя за кожу — кемарю я уже, что ли? Ан нет, сна ни в одном глазу, а девка та, молодая да стройная как стебелёк, надела сапоги и тихо, стараясь не скрипеть петлями дверей, выскользнула на улицу. (тькхр-ру!)

«До ветру, штоль, пошла?» — подумал Дёма.

Пока незнакомки не было, он вскочил с кровати и заглянул к бабке — оповестить, что по её избе ночью девка посторонняя шастает. Только бабки в кровати не оказалось. Одеяло откинуто, шаль и юбки шерстяные рядом лежат кучей. Трость у стены стоит. И никого, как будто испарилась знатуха.

Дёма юркнул обратно к себе в постель, затаил дыхание. Спустя несколько минут дверь избы отворилась, и стройная девчушка тихо-тихо прошмыгнула в комнату Купавы. Внимательно прислушиваясь, он различил, как та ложится спать…

С тех пор каждую ночь Дёма не мог уснуть, пока девчонка с соседней комнаты не выбежит на улицу. Он быстро смекнул, что ей в туалет как приспичит ночью —– не может сдержаться, бедная. А где ж Купава тогда?..

Дык то она и есть, рассудил он своей простой деревенской логикой. Раз Купава исчезает, пока девки нет дома, а позже опять появляется — значит, девка и есть она! Диалектический материализм, как в школе учат! И думать тут нечего. Только как-то не укладывалась в голове такая разница: смурная жуткая бабка днём и стройная девчонка ночью…

Днём знатуха пихала его за плечо, щурилась синим глазом и кряхтела, опираясь на трость:

— Ты чаго гэта, хлопчик, не высыпаешься, шоль? Болит у тебя, может, чаго? Думается мне, нехорошо ты себя чуешь.

— Та не, баб Купав, я того, умаялся просто, — отнекивался он. А как сказать, что он полночи девку голую ждал, что мимо пробежит? Что чэлес ночью дёргал? — Работы много.

— Ишь какой нежный! Ты вот настоя выпей, шоб крепче спалось. Глаза-то якие краснющие, — ненастоящая старуха подозрительно косилась, а он только улыбался и разводил руками, чуть не падая от усталости — спать и впрямь хотелось.

Ночью однажды девчонка перевернула в темноте ведро, чертыхнулась. Дёма едва не захихикал, услышав бабкин голос, только не такой грубый, более девичий. Ну точно — она же, она и есть! Дивчина зыркнула в его сторону — сверкнули во тьме внимательные синие глаза, — а он деланно захрапел, забурчал будто во сне и перевернулся набок. Руку в трусы засунул, с удовольствием зажмурясь. Девка же выскочила на улицу.

А может, ритуалы ведьмовские она там совершает по ночам? — размышлял Дёма перед тем, как уснуть. Ему на днях исполнилось четырнадцать лет, но он ничего не сказал бабке.

Меж тем знатуха брала ученика с собой, как где понадобится чем помочь по ремеслу. В основном что простое подворачивалось — там подержи, здесь принеси, покуда она там шепчет под нос свои заговоры. Дёма пялился в горбатую старушечью спину и сам не верил, что там, под грудой одежды, скрывается гибкая девичья фигура. Один раз Анчутку поймали в печке: Дёма вовремя пекельную тварь схватил за гриву и держал цепко, пока знатка чёртика отчитывала да чихвостила за то, что тот в сараях пакостит. Другой раз пошли банника усмирять — с тем сложнее оказалось, банник хоть и слабый совсем, но спрятался под лавкой и выл страшно, пуча влажные грустные глазищи и размахивая руками-вениками. Выскребли его тростью да отчитали сначала зачином, после молитвой, дух мигом присмирел.

А потом кумельган в село явился.

Пришла к Купаве делегация из стариков местных. Давай все выть, причитать, шапками оземь бить. Говорят, мол, лошадей кто-то изводит, мучает и кусает, гриву рвёт — тогда, до войны, в Задорье много коняшек держали, табун целый в двести голов. А они, сказывал местный староста, после того чужака людей к себе не подпускают, нервные становятся, а ещё жеребята родятся уродливые. Как если б кто насильничал их, бедных… Попа с Огородников вызвали, он молитву читал и кадилом махал, так посля того ещё хуже стало, раздухарилось чудище пришлое.

Купава сразу смекнула, что к чему, да ответила селянам — это ваших лошадок, говорит, паскудь портит! Кумельган его зовут, а берётся он вот откель: ежели скотоблудец какой помер, так он опосля кумельганом нарождается из Нави. Наказание ему такое за грех и беспутство при жизни. А может, и не наказание вовсе, а радость одна…

Вспомнили тут же селяне скотоблудца того — Сенька-дурачок, ловили его не раз, когда к скоту приставал со штанами спущенными. Помер недавно, так его и отпевать по-божески никто не стал, ирода срамного. Кому он сдался? Похоронили, да и ладно, и чёрт с ним.

Знатуха покивала, всё верно — его рук дело.

— И чёрт с ним, правильно сказали. Разберусь я! Соли мне принесите, хлеба, молока, ещё гостинцев каких от души. А сейчас идите уже, идите!

Выпроводила селян насилу, а сама села травки свои перебирать, заговоры шептать под нос. Дёма спросил — баб Купав, когда пойдём кумельгана этого воевать? Она только отмахнулась. Спи, говорит, я сама разберусь, без сопливых.

Как полночь наступила, на улицу выскользнула тонкая женская фигурка. Не полуголая, как обычно, а в одежде. Дёма полежал немного, сна ни в одном глазу. Чертыхнувшись, поднялся и начал одеваться. Нет уж, к кумельгану он её одну не пустит. Бабку Купаву, может, и отпустил бы, но не ту синеглазую, что по ночам тут бегает.

Пошарил по хате, чего бы из оружия взять. Нашлась только соль, железяки всякие — железо вещь сильная, он уже знал. Рассовал всё по карманам, ремень вытащил из штанов и намотал на кулак, чтоб вдарить, коли понадобится, по лбу больней. Да и пошёл за ней в лес.

А в лесу сумрачно было, слякотно немного. Осень уже почалась. Зато на слякоти отпечатки сапог чётко видны, следить одно удовольствие. Дёма, сколько себя помнил, любил по лесам блуждать, поэтому шёл как по проспекту городскому. Тут трава примята, там кустик погнут, а вот и след Купавин виден. Так и прошёл он километра три за речку, через мост, пока не услышал женский вскрик спереди.

А спереди болото, топкое такое, широкое. Тут ещё, говорят, гыргалица бродит — баба лесная. Дёма уж подумал, великанша Купаву и схватила. Надо выручать! Он бросился вперёд, а там девка визжит, отползает от нависшей над ней огромной фигуры. Дёма поначалу подумал — лошадь на задние копыта стала да ходит! Ну натуральный конь, ток прямоходящий, как человек. Это и есть, значит, кумельган?

Ученика не видели — он стоял за спиной у кумельгана, и тот его не замечал, а девке не до того было, она отползала назад, елозя по дёрну оголившимися ляжками.Одежда на ней была вся разорвана, торчал сосок из прорехи в мужской рубахе. «Красивая, зараза!» — подметил про себя Дёма, подходя к кумельгану и разматывая ремень на кулаке. Тут бить смысла нет, вон какой здоровый. Надо по-другому такую гниду воевать.

Кумельган гулко захохотал, будто разом лошадь ржёт и человек смеётся. Меж крепкими ногами торчал толстенный, надутый кровью уд, с него капало на землю. Круп у кумельгана весь лоснился от вонючей пены — воняло от него, как в псарне. Дёма тихо, стараясь не наступить на ветку, подкрадывался сзади.

— …во Отца, и Сына, и Святага Духа… — бормотала девка, видать, от испуга позабывшая все свои заговоры. А глаза-то синющие какие, аж блестят в темноте! А титьки якие!..

— Я тваяго Атца видал тама, нету у тваяго Атца власти нада мной. — Кумельган разговаривал странно, будто воды в рот набрал. Впрочем, понятно — пасть-то лошадиная. — Твой Атэц мине сюды направиль, воли мине даль. Я твой гаспадар таперь, покорися мине, дэвка! Поклонися мине, стань як собака! Коленем, локтем в землю преклонись, покорися ми…

— Ага, щас! — отозвался из-за его спины Дёма и накинул ремень на морду страхолюдине.

Кумельган дёрнулся вперёд, и само собой получилось нечто вроде уздечки — чудищу пришлось встать, как обычной лошади, а Дёма оказался у него на спине. Завопил, как дурак:

— Апо-о-орт!

Взбрыкнув и завизжав, кумельган рванулся в лес — прямо в болото гыргалицы. Сзади донёсся крик девки:

— Дёма, сто-ой!

— Я табе, осеменитель, ща самого преклоню, як собаку! — кричал весело Дёма, с трудом удерживаясь на спине кумельгана. Тот брыкался, прыгал и орал:

— Отпусти-и! Отпусти мине, вымлядак!

— Каб ты здох, сярун лесной!

— Ууу, лайно паганае, ну пагади мине!

Дёма увидел болото — булькающую трясину, из которой торчала здоровая кривая коряга. Не разбирая пути, кумельган в ярости влетел в топь; в лицо ударила вонючая вода, Дёма даж хлебнул малясь. Уцепился за корягу, полез наверх, а вслед за ним поволокся и начавший тонуть кумельган. Обернув голову, Дёма увидал щёлкающие лошадиные зубья, выпученные глаза. Пнул в морду, но кумельган тонуть не желал — упрямо лез на кочку, цеплялся за трухлявую корягу, что начала трещать под его весом. Грозя потопить обоих.

— Я табе башка крутить буду… — тяжело дыша, угрожал кумельган. Видно, и у навьев силы не безграничны. Изогнувшись, он врезал мальчику копытом по лбу, у того ажно в голове заискрилось. Поднялся ещё выше, погружая в трясину мускулистые ноги, клацая зубами.

Держась за ушибленный лоб, Дёма оглянулся беспомощно. Не, никто не выручит. Тут он вспомнил про соль, собрал из кармана горсть и высыпал прямо в фиолетовые лошадиные глаза. На тебе, маркитун ляснутый!

Дальше он помнил только жалобный вой кумельгана, что отшатнулся и беспомощно барахтался в болоте. И тонул, погружаясь в мутную воду, крича, вскидывая вверх копыта. В конце концов осталось лишь лошадиное рыло, жадно хватающее воздух, но вскоре исчезло и оно.

Дёма крепче обхватил корягу, чувствуя, что теряет сознание.

Неясно, как она его вытащила, но ученик пришёл в себя уже на лесной опушке, в сухом месте. Светало; в деревьях над головой голосили птицы.

— Живой… Свезло нам, что гыргалицы поблизу не было… — услышал он голос рядом. Дёма попробовал подняться, но ласковая рука положила его обратно.

— Полежи ясщё. Голова небось кружится?

— Ага…

— На, попей.

— Холодно… — пожаловался он, отпив из фляжки. — Башка болит, мочи нет.

— Ну таперича терпи. Такому черепу ничего не станется. Дурак стоеросовый, — показалось, или он правда услышал в её голосе улыбку? — На кой драться полез? Я б сама управилась. Хотя, думается мне, знаток из тебя славный выйдет, хоть и дурной… И то польза.

— Ага, бачив я, как ты справлялась. Он табе ледзь не снасиловал!

— Мы на «ты» уже? Вчера ясщё бабой Фросей звал…

— А мине када обманывают — я на ты перехожу.

— Кто эт тебя обманывал?

— Да ты и обманывала! Бабкой прикидывалась, хлусила! А сама…

— А сама что?

— А сама молодая и, гэта, красивая…

Девушка только хмыкнула. Он повернул голову, морщась от боли — на лбу вылез здоровенный шишак, затылок ломило. Она сидела на сосновом корне, дивная такая в серых лучах рассвета, замотанная в тряпки: шоб сиську было не видать, значит, смекнул Дёма. Серьёзная якая, да строгая, он аж залюбовался. Волосья чёрные, глаза синие, лицо что на картинке с плакату.

— Так ты… — он прочистил горло. — Ты Купава и есть?

— Не совсем. Не Купава я.

— А кто же?

Девушка вздохнула, глянула в сторону деревни, где над домами вставало красное солнце.

— Подымайся, охламон. Домой поковыляем. А по дороге я и скажу всё, так и быть. На плечо мне обопрись. Ну-ка, за грудь не чапай! А то по лбу знова получишь!

Если вы нашли опечатку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Кот-император

Emperor of catkind.I are controls the spice, I are controls the Universe.

#Что почитать #городское фэнтези #хоррор (ужасы)