Дмитрий Костюкевич «Колыбельная в мрачных тонах» (вторая часть)

Андрей лежал на спине в духоте спальни и думал о прощении. О словах, которые, если решится, скажет сейчас Кате. За что он должен извиниться? За то, что вернулся в тот день безбожно пьяным? Нет… Это первопричина. Слишком много оскорблений и упрёков выплеснулось после, одно за другое, пятое за десятое.

Он думал о прощении. А потом — о сексе. Несмотря ни на что, он желал Катю. Даже жаждал.

Ночью он совокуплялся с супругой, смазанно, дико, без слов и поцелуев. Он не видел её лица. Иногда ему казалось, что за прослойкой пота находится другая женщина… даже не человек… Гребень позвоночника царапал грудь, слишком длинные пальцы холодили кожу, а стоны заменяло идиотское хихиканье…

Он обнаружил себя посреди ночи, испуганного, дрожащего. Проснувшегося. Трусы были неприятно влажными. Он кончил во сне, точно страдающий поллюцией подросток.

* * *

06:31.

Щелчок выключателя.

Ванна кишела мокрицами. Родственники креветок почти добрались до краёв, шевелясь на акриловом ложе блестящим скатом. Андрей выключил и включил свет. Ничего не изменилось. К горлу подступил комок тошноты.

Он схватил душевую лейку, дал напор и стал смывать мокриц. Это заняло какое-то время, после чего он порылся под умывальником и вылил в слив остатки средства для прочистки труб.

Компьютер не включал. Пил холодный чай в темноте зала, сидя на полу, в поту приснившихся и реальных кошмаров. Чахоточный фонарный свет стекал по окнам. Почему такая темень?.. Он сверился с настенными часами, но те ничего не объяснили. 07:12. У солнца тоже депрессия?

Катя и Платон проснулись.

Андрей прокрался в спальню и поцеловал сына. А потом жену. Платон ответил: «Пока-пока!», Катя закрыла глаза — неподвижный профиль на продавленной подушке, холодная кожа с привкусом горечи. Чертыхаясь про себя, Андрей вынырнул в коридор и стал обуваться. На что он рассчитывал? Растопить лёд деревянной спичкой?

* * *

Светало. Улицы устилали опавшие листья. Не золотистого и кумачового оттенка ранней осени, а грязно-коричневого, мёртвого. Они хрустели и ломались под ногами, сыпали проклятиями.

В городе, ещё вчера заснувшем в колыбели весны, царила глубокая осень. В незнакомом городе, который маскировался под тот, что помнил Андрей.

Он привычно обходил музыкальную школу. Звучало пианино. Сегодня это мало походило на игру — кто-то просто лупил по клавишам, неистово, обречённо. Андрей приблизился к окнам и привстал на цыпочки. Слишком высоко — тени метались по фрагменту потолка. Пианино кричало. Воображение подкидывало тошнотворные картинки… истерзанный, прикованный к инструменту мальчик… натянутые жилы и вены вместо стальных струн, по которым ударяют молоточки…

* * *

По аллее бежали дети.

Андрея охватил необъяснимый страх, в лёгких неожиданно закончился воздух. Он не мог внятно определить свой страх, просто чувствовал, будто находится в чужом месте, в чужой реальности, непостижимой человеческим разумом. И ещё — он не хотел сталкиваться с её обитателями, не хотел к ним присматриваться. Потому что, если они — бегущая навстречу детвора — окажутся рядом, он… он этого не вынесет.

Но он выдержал.

Андрей осознал, что перед ним остановились две фигурки. Два вчерашних хулигана — мальчик в оранжевой бейсболке с ошпаренной рукой и его белобрысый товарищ, получивший рюкзаком по голове.

— Ты ещё здесь, дядь? — сказал Оранжевая бейсболка.

— Упорный, — сказал белобрысый.

По лбам детей ползли чёрные вены, болезненные подкожные обручи. На этом жуткие изменения в облике не заканчивались. Черты лица словно уменьшили и сдвинули как можно ближе к носу, от чего мальчики казались слабоумными. Злыми слабоумными детьми с ядовито-горчичными белками и безвольными уголками рта, оттянутыми вниз невидимыми крючками.

— Пшёл вон! — Оранжевая бейсболка пнул Андрея под коленную чашечку, и тот отступил.

— Давай его съедим! — предложил белобрысый.

— Он воняет чей-то любовью, — скривился мальчик с ошпаренной рукой. — Фу!

— Фу! — согласился второй.

Они сорвались с места и побежали догонять толпу таких же маленьких монстров. Андрей смотрел им вслед, и в какой-то момент ему показалось, что он видит странную арочную конструкцию, которая возвышается над каштанами. Арка двигалась и была… гигантским существом, вбивающим ступни-клинья в дороги по обе стороны аллеи. Худое шишковатое тело терялось в сером мареве. Тварь шла, широко расставляя ноги, а между ними неслась процессия детишек.

Побежал и Андрей.

* * *

Его остановил голос.

Кто-то пел колыбельную, набор гласных, пронизывающих своей безысходностью… Почему именно колыбельную, Андрей не знал. Вернее, знал — и точка.

Под осыпающимися балконами брёл бомж. Сгорбленные плечи, склонённая к груди голова, босые ноги. Превратившееся в лохмотья пальто развевалось фалдами. Бродяга тянул мрачную колыбельную, как бесконечную верёвку из звуков: аааааэээээуууууооооеееееааааииии…

Только поравнявшись с бомжем, Андрей понял, что перед ним Чиновник. Дипломат исчез, одежда превратилась в тряпьё, в волосах и бороде квартировала грязь, но это был он, высокий-мужчина-на-пути-между-аптекой-и-костёлом.

— Ты потерял свою жену гораздо раньше, — сказал бродяга, прервав заунывные напевы. Он продолжал тащиться, отирая здание рваниной плеча и не глядя на Андрея. — До перехода.

— Что? — спросил Андрей, будто разбуженный настырной рукой.

— Ты знаешь, о чём я, — сказал бродяга.

Андрей остановился. Встал и Чиновник — уткнулся в сточную трубу, как бездумная заводная игрушка.

— У твоего сына богатое воображение. Истории на ночь, гены… кому на что удобней пенять. — Высокий человек пожал плечами. — Мальчик скрашивает твой переход туда, иначе твой рассудок уже лопнул бы, как мочевой пузырь. Он вспоминает тебя, и только поэтому город ещё похож на тот, что ты знаешь, хоть отдалённо, но похож. Это его подарок, последняя история на ночь.

— Что за бред!

Бомж обратил к небу пугливый взгляд.

— Но одной истории мало. Нужно доказательство.

— Доказательство?

Человек в лохмотьях кивнул.

— Какая-то вещь. Часть поведанной истории. Ты можешь и так и эдак расписывать схватку с акулой, из которой вышел победителем, но без акульего зуба это лишь увлекательная сказка.

Андрей долго молчал.

— Я не понимаю… кому и что мне нужно доказывать?

— Новой данности. Доказывать, что она не имеет на тебя абсолютных прав, пока нет… Что есть тот, кто оставил дверь приоткрытой.

— Какую дверь?

— Через которую можно вернуться. Убраться из перехода.

— Но… — Андрей запнулся, пошарил в карманах куртки и достал тёмный цилиндр сверла, найденного Платоном у бывшего заводского здания, а после брошенного в колодец из автомобильных шин. Андрей подобрал его тогда, но забыл отдать сыну.

Чиновник увидел сверло, и его лицо изменилось, будто провисло.

— Дай мне его… я выведу нас… я попробую…

Глаза наполнились чем-то мутным. На грязном лице проступил пот.

Андрей сжал сверло в кулаке и отступил.

— Дай! Дай!

Бродяга бросился на него, целясь тонкими крючковатыми пальцами, но Андрей увернулся. Бомж схватил пустоту, споткнулся и покатился по тротуару. Андрей кинулся прочь. В сочленениях плитки копошились дождевые черви. Он свернул во дворик перед костёлом и припустил бегом.

* * *

Слева мелькнули хозяйственные сараи, хибара с провалившейся крышей. Он нырнул в крытый проход между домами, толком не осознавая, что прохода раньше не было, как и самих домов, вынырнул в тесном дворике, грязном и ветхом, помчался мимо рушащейся стены, низких разбитых окон, сколоченных из старых досок дверей. Бежал, бежал, бежал, пока позволяло дыхание.

Пока не понял, что заблудился.

Рытвины, как проказа, покрывали немощёные улицы. Всюду лежали кучи золы и мусора, в смрадных лужах застаивались помои. В тяжёлое от дыма небо поднимались отвратительные испарения. В этих кварталах могли жить лишь омерзительно бедные создания, неудачливые воры, мошенники и проститутки. Люди другого времени — зловонного прошлого.

Андрей брёл среди беспорядочного нагромождения домов и хлевов, плутал по узким улочкам, по которым разгуливали свиньи и тощие собаки, попадал в тупички дворов. Туфли вязли по щиколотку, и дурно было представить, в чём именно. Вокруг сновали оборванные женщины и грязные дети, ничем не лучше свиней. Из сырых подвалов выглядывали мрачные тени. Воздух отравой проникал в лёгкие.

Переулки. Тупики. Улочки. Дворы…

Он заглянул в одно из окон и увидел облепленный перьями труп. Земляной пол комнатушки — без кровати и другой мебели — устилала серая солома. Лицо мёртвой женщины искусали насекомые…

Что это за место? Неужели…

Сердце фальшивило. Андрей задыхался. Как ему не хватало сейчас оклика: «Пап!», способного выдернуть из густого кошмара провалившейся реальности, указать верное направление.

И он услышал, додумал его.

Пошёл на призрачный голос сына, из одного двора в другой, через лабиринт грязных закоулков и крытых проходов, оставляя за спиной разрушенные здания, сломанные двери и окна, кучи отбросов и лужи нечистот, затушёванные трафареты людей…

Автомобильный гудок заставил вздрогнуть и остановиться — он налетел, словно морозный ветер, ударил в лицо снегом и яростью. Мимо промчалось маршрутное такси (не паровой омнибус, как почудилось на секунду, нет), расплёскивая через водительское окно невнятные ругательства. Андрей понял, что стоит на краю проезжей части. Обернулся, глянул в арку, где прятался кусочек двора с детской горкой и качелями, чистый и привычный с виду… верно, он только что вышел оттуда… вынырнул… и плевать, что минуту назад там не было никакой детской площадки и мощённых плиткой дорожек…

Он шагнул на тротуар и достал сигареты. Когда прикуривал, сел на корточки, живот скрутило от резкой боли, перед глазами плыло.

Встать и идти он смог через несколько минут.

* * *

Замок лишь с третей попытки впустил в квартиру, из которой пропали почти все вещи супруги и сына. Почти… Остались игрушки Платона, словно ад был бессилен над радостью детства. Или опасался её.

Платон и Катя исчезли.

Призрачный город поглотил их, забрал, исключил из жизни Андрея.

Теперь — один.

Дверной звонок толкнул это осознание в адреналиновый шум крови. Долгое «дин» и обрывистое «дон» — гость отпустил кнопку. Андрей встал с пола и направился к двери. Положил руку на защёлку и уже собрался повернуть, когда услышал, как открывается соседская дверь. Видимо, звонил сам сосед: пьяный, не может попасть домой, но вот — удалось…

В тамбуре завопили, истошно, дико. Крик тут же оборвался.

Андрей прильнул к дверному глазку. Сосед привалился спиной к смотровому люку в зашивке труб, его руки судорожно тряслись. Рядом стояла патлатая тварь… та, что напугала Андрея в лифте. Устрашающие локоны парили вокруг головы чёрными щупальцами. На сером пальто блестела кровь. Существо обгладывало лицо соседа.
Зрелище парализовало. Андрей продолжал смотреть в глазок, когда тварь повернула голову и вперила в него единственный глаз с лунно-блеклой радужкой. Глаз находился над пастью у границы змеевидных дредов.

Андрей моргнул и медленно шагнул назад. Потом дотянулся до коробочки дверного звонка и отключил его.

Тук-тук-тук! Дверная ручка затряслась. Металлическое полотно задрожало под яростными ударами.

— Мы никого не ждём, — произнёс Андрей одними губами. Странно, но он почти не боялся. Самое страшное уже случилось. Он потерял свою семью. Остальное — осадок пустоты.

Стены зала облюбовали мокрицы. Андрей открыл навесную полку, достал матерчатую коробку с игрушками, покопался, извлёк другую, нашёл то, что хотел. Ствол игрушечного пистолета заканчивался красной полусферой, в которой пряталась лампочка. Может сработать, но Андрей больше рассчитывал на крошечный динамик, пищалку. А главное — на свой «талисман».

Он остановился перед входной дверью, заткнул пистолет за пояс, нащупал в кармане джинсов «талисман», сунул тёмное, с ржавчиной в канавках, сверло между средним и безымянным пальцами правой руки и сжал кулак. Получился ущербный Росомаха с единственным когтем. Андрей подумал об этом мельком, краешком сознания, прежде чем затянуть колыбельную — уродливую смесь гласных, пережёванное тысячью ртов заклинание.

Потому что лишь мрачная колыбельная способна усыпить кошмары.

Тук-тук-тук… Стук оборвался, ручка двери замерла. Дверной глазок растрескался и ослеп.
Андрей безнадёжно улыбнулся.

Если он пришёл в это пространство по трупам отношений, обязательств и клятв, так почему бы не попробовать вернуться схожим путём — по трупам монстров? Осталось лишь выяснить, сколько в нём храбрости.

Он подумал о Платоне, совсем крошечном, спящем у него на груди. Об этом маленьком беспроводном модеме для надежд и грёз. И, продолжая думать о сыне, крепко перехватил рукоять игрушечного пистолета, положил палец на пластиковый спусковой крючок и повернул защёлку замка.