Александра Пустовойт «Не одна»

Дорога из Покровского в Сосновку была старая, заросшая бурьяном. К весне ее развозило так, что проехать можно было разве что на вездеходе, а в остальное время — только на уазике, который местные прозвали «буханкой». Несмотря на это обстоятельство, председатель любил прокатиться до Сосновки и обратно. Особенно ему нравилось то место, где после небольшого спуска через тонконогие сосенки начинала поблескивать вода, а потом машина стремительно, как птица, вылетала на берег озера. Из-за неведомых капризов природы оно было почти идеально круглым и походило на огромное зеркало, забытое в траве. Озеро называли Светлым, и председателю казалось, что не только за чистый песок, просвечивающий со дна сквозь слой зеленоватой воды. Оно было невероятно притягательным — белые кувшинки словно парили на ровной водной глади, а в небольшой заросшей заводи тихо шелестела осока. Так бы и сидел на бережке и наблюдал, как ходит возле камышей рыба и белые облака неспешно плывут над водой, словно зачарованные своим отражением.

На берегу этого озера и стояла маленькая — всего на пятнадцать домов — деревенька Сосновка. Когда-то рыбаки с сетями появлялись у заводи каждый день еще засветло. Без рыбы не обходился ни один ужин, летом ее солили, зимой просто морозили в снегу. Но потом дома один за другим опустели. Почему это произошло, председатель не знал. Он сам уехал на учебу еще юнцом, но так и не вернулся — осел в соседнем селе побольше и побогаче. Сейчас в Сосновке жил только один человек — Нина Васильевна. И она была, пожалуй, самой неугомонной старушкой из всех, кого он когда-либо встречал.

 «Буханка» проехала вдоль берега и, подпрыгивая на ухабах, свернула к околице. Главными цветами Сосновки теперь были зеленый и серый — цвет бурно разросшихся лопухов, крапивы и старого, отмытого дождями дерева, отчего доживающая свой век деревня казалась присыпанной пеплом. Оставленные людьми срубы глядели на дорогу темными провалами окон, огороды заросли пыреем и лебедой. Среди всеобщего запустения, опутавшего деревню, как повилика — ржаное поле, маленький дом Нины Васильевны выделялся сразу, и дело было не только в ровном покрашенном заборе. Даже сейчас, в конце лета, его окружало ярко-розовое облако цветущего кипрея с синими крапинками васильков.

Председатель остановил свою «буханку» рядом с воротами и пошел к дому.

— Нина Васильевна, это я!

Калитка была открыта. Навстречу выбежал трехногий пес Болтун и завертелся у ног председателя, топчась на одном месте.

— Ну, привет, мохнатый, давно не виделись. А где твоя бабка?

Болтун затявкал и закрутил хвостом.

— Нина Васильевна, я вам пенсию принес! Где вы?

И тут откуда-то раздалось тихое:

— Эхе-э-эй…

Председатель покрутил головой, но никого не заметил. Он прошел через двор, отворил калитку, ведущую в огород.

— Нина Васильевна!

— Сюда-а-а.. Сюда, Гриша!

— Да где же вы…

— Голову-то подыми!

Председатель посмотрел наверх и обмер. Нина Васильевна сидела на яблоневом суку, как заправский древолаз. Ее смуглое в морщинках лицо, казалось, было покрыто не кожей, а растрескавшейся корой, как у старой сосны. В сухих узловатых руках она держала ведерко, выцветший платок сбился, обнажив седую, как кипрейный пух, макушку, а глаза смеялись.

— Ну что, — спросила Нина Васильевна, — не ожидал? А я тут решила яблочки снять, чтобы не побились. Они, ежели целенькие, могут всю осень пролежать, а может, и зиму. Видишь, сколько их у меня в этом году уродилось?

— Д-да, — рассеянно покачал головой председатель. — Как же вы туда забрались, Нина Васильевна?

— Да как-то так, потихоньку да помаленьку. Только вот обратно слезть не получается. Не поможешь мне, Гриша?

Председатель подошел вплотную к дереву и протянул руку.

— Хватайтесь за меня, Нина Васильевна!

— Да ну тебя! Лучше лестницу мне подержи.

Спустя полчаса они уже сидели на высоком крыльце и пили чай. Индийский или китайский Нина Васильевна не признавала, считала баловством. У нее всегда был свой, набранный прямо на соседнем лугу, и над щербатым чайником вился особенный аромат. Председатель взял предложенную чашку, отхлебнул — и в груди сразу потеплело. В последний раз он пробовал такой чай еще мальчишкой у деда на пасеке. Ему было лет шесть, он бегал вместе с собакой по лугу, сверкая босыми пятками. Дед неспешно ходил по кругу, собирая травы: сиреневые цветочки душицы, желто-оранжевые — зверобоя, веточки дикой мяты и белые шапки таволги. Возвращался к костру и клал сразу весь пучок в котелок с кипящей водой. И тогда над полянкой растекался тот самый запах, горьковатый, нежный и глубокий.

— Нина Васильевна, а вы давно были на пасеке? — осторожно спросил председатель.

— Это старая которая? Еще деда твоего?

— Да.

— Недавно мимо проходила. Но там мало что осталось, сам понимаешь.

Председатель вздохнул.

— Ну чего ты вздыхаешь? — улыбнулась Нина Васильевна. — Пчелки — они вольные. Лужок остался, сады цветут по-прежнему, так что, ежели снова там ульи поставить, все будет.

— Кто ж возьмется… — проговорил председатель. Потом отставил чашку. — Спасибо за чай, Нина Васильевна. Давайте уже по делу. Я там мешок муки привез, масло постное, соль. Вся отчетность о покупках и пенсия в этом пакете. И вот еще что, Нина Васильевна. Мне не сложно вот так ездить периодически и привозить вам продукты и что по мелочи, но скоро зима. Дороги к осени станут такие, что и на танке не прорвешься, потом снегом заметет. А случись что — я даже на своем уазике до вас не доберусь. Может, вы подумаете о том, чтобы к нам переехать? У нас село большое, дом вам поставим на совесть, где только покажете.

— А коза моя как же?

— И козу вашу с собой заберем! Подумайте, а если что с вами случится, как в прошлый раз на половодье? Помните, как мы с Костей на катере вас с крыши снимали? Вода поднялась страх как, всю деревню затопило. А у нас в Покровском и фельдшерский пункт есть.

— Помню, отчего ж не помнить-то, — пробурчала Нина Васильевна. — Но пока ты в Покровском председатель, я отсюда никуда не уеду.

— Но почему, что вас держит? Сосновка уже лет пять как опустела. Вы же совсем одна здесь!

Нина Васильевна снова вздохнула, потом улыбнулась.

— А ты правда хочешь знать, Гриша, почему я, такая старая, все никак не уеду?

Председатель выжидающе посмотрел на Нину Васильевну. Он терпеливо уговаривал бабку уже не первый год, но она, как правило, просто отмалчивалась. Пила свой чай, гладила черного кота и жмурилась на солнце. Взгляд у нее в такие моменты был добрым и спокойным, как воды Светлого озера. И председатель вдруг начинал смущаться, краснеть, а все разумные доводы, которые должны были переубедить упрямую бабку, разом забывались, расползаясь, как гусеницы из банки. И он неожиданно чувствовал себя тем мелким пацаном, которого она застала за тасканием яблок из своего сада.

— Расскажите мне, Нина Васильевна, — осторожно попросил председатель.

— Ну хорошо. Раз хочешь, я тебе и расскажу, и покажу. Пойдем, тут недалеко.

Она унесла чашки и чайник в избу, надела галоши и пошла за околицу. Следом вился черный бабкин кот. Председатель напоследок обвел задумчивым взглядом небольшой дворик, яблоньку у самого забора, яркие стрелки кипрея и отправился за бабкой и ее котом.

Сначала шли вдоль луга. Потом Нина Васильевна свернула прямо в траву и пошла вперед так же легко, как по дороге. Она ласково гладила узловатыми натруженными пальцами по метелкам вероники, светлым шапкам зверобоя, пушистым головкам васильков. И председателю казалось, что трава перед ней расступается.

Звонкий сосновый лесок встретил их птичьими голосами, запахом согретой на солнце хвои. Нина Васильевна прошла по отороченной земляникой и светлыми камешками тропинке к высокой старой сосне. Здесь, из-под корней, сколько председатель себя помнил, бил родник, рядом цвели нежно-розовые заросли кипрея, который вымахал без малого в человеческий рост. Вода выходила прямо из-под земли, собираясь в небольшую естественную чашу с бурунчиками на дне, — и сразу пряталась в траве, где не торопясь находила себе дорожку прямо к озеру. Кто-то аккуратно обложил края чаши блестящими камнями со слюдяными искорками. Здесь, у родника, Нина Васильевна и остановилась, испытующе глядя на председателя.

— Ну, умойся, выпей водички-то. Ты, Гриша, вряд ли знаешь, но нашел меня твой прадед на этом самом месте. Я ведь найденышем была, ни роду, ни села своего не помнила, хоть и годков мне тогда было уже десять-двенадцать. Многие шептались тогда, что я-де проклятая, лешева девка. Но в Сосновке меня приютили, взяли в семью, потом помогли избу поставить. А я, как могла, старалась отплатить всем за доброту.

Нина Васильевна присела, набрала в горсть воды.

— Но я даже рада, что меня нашли именно здесь. Родник этот, знаешь… он для всей деревни был священным. Говорили, что вода в нем целебная. И течет она из-под земли потому, что люди заботятся об этом месте, отдают ему столько же, сколько берут у земли. Бывало, возвращаешься с покоса, горсть зачерпнешь, выпьешь — боль и усталость как рукой снимет. И озеро наше Светлое он питает, а в чистой воде, сам знаешь, и рыба плодится. Только вот если совсем уйдут люди из Сосновки — долго ли он проживет?

Председатель озадаченно молчал, потирая лоб.

— Думаешь, байки это все, бабкины сказки? — Нина Васильевна вздохнула. — Может и так. Но знаешь, Гриша, проверять мне никак не хочется. Я люблю нашу деревеньку, пусть она и стоит в самой глуши, и фельдшерского пункта в ней отродясь не было. Люблю эту чистую воду, старый яблоневый сад, сосновый бор на бережку, наше Светлое озеро. И мне радостно знать, что ты нас не забываешь. Навещаешь иногда бабку даже по нашему бездорожью, — и она тихо рассмеялась.

Обратно они шли молча, под бархатное стрекотание кузнечиков. Нина Васильевна задумчиво смотрела вдаль, туда, где рождалась синеватая вечерняя дымка, а председатель хмурился, время от времени потирая переносицу. В его голове метались мысли, юркие, скользкие, как мальки в ручье. Вспомнился дед — суровый, бородатый, с точеным лицом северного старца, который прошел всю войну обычным солдатом. Что так настойчиво вело его, когда он возвращался через всю страну сюда — в глухую деревушку на два десятка домов, затерянную в Сибири? Сам председатель уехал, особо не раздумывая. Он был молод и, хоть и не имел больших амбиций, все равно хотел большего. Время от времени кто-то или что-то напоминало ему о Сосновке и о ее Светлом озере. И тогда где-то внутри тот самый шестилетний пацан вдруг остро и четко вспоминал вкус дедовского чая, незрелых яблок, родниковой воды. И тогда в сердце председателя просыпалась и начинала ворочаться, как медведь в берлоге, глухая тоска.

Уже дома он никак не мог успокоиться. Все ходил по комнате туда-сюда, перелистывал без конца тонкую районную газетку. В конце концов решил, что непременно съездит в Сосновку еще раз на неделе, и не заметил, как уснул сидя за столом, уткнувшись лбом в сгиб локтя.

— Григорий, проснись, беда!

— Что?

Председатель протер слипающиеся глаза. В темноте перед ним белело лицо жены.

— Что случилось?

— Озеро отравлено! Веру Павловну помнишь? Так вот, ее и сына на скорой увезли, врачи сказали, что в рыбе — яд. А рыба-то у нас откуда — из Светлого же!

Председатель вскочил — сон слетел с него, как сдернутое шутником одеяло. Озеро находилось недалеко, и рыбу из него не брал только ленивый, благо ее с годами меньше не становилось. А это значило, что его деревня может полечь если не полностью, то большинством.

— Оповести кого сможешь, я поеду по окраинам. И не волнуйся, я скоро вернусь! — крикнул председатель, суматошно одеваясь, и выскочил за дверь.

Всю ночь его мотало по деревне. Первым делом он разбудил Костю, своего помощника, и они вместе принялись за дело. Искали каких-то лихих мужиков, которые ушли расставлять сети на ночь, ловили мальчишек с садками по дороге к озеру. Целая семья слегла с отравлением после ужина, и председатель в панике мобилизовал для них машину до районного центра, отправив туда Костю, а детей соседки Аньки в тяжелом состоянии вез уже сам. Трасса в ту ночь осточертела ему до крайности. Он уже думал, что не хватит машин — или удачи — и он не успеет спасти всех. Но обошлось.

Домой председатель вернулся лишь под утро. Усталый, опустился на стул в прихожей, с трудом стащил промокшие насквозь сапоги.

— Гриша, — к нему подошла жена, обняла за плечи. — Как ты? Всех успели довезти?

— Думаю, да. — Председатель тяжело вздохнул. — Мы опросили почти всех, всех предупредили. Из районного скорая приехала, дежурит на площади на всякий случай.

— Ох… тебе лучше поспать сейчас. Только я спросить у тебя хотела… ты же сегодня бабе Нине продукты отвез, да?

Председатель почувствовал, как холодок пополз вверх по позвоночнику. Он забыл про нее, во всей этой кутерьме и суматохе забыл совершенно! А бабка же там одна, и у нее даже телефона нет, чтобы вызвать скорую. Да и проедет ли скорая по такой-то дороге?

Он вскочил с места, запрыгал, в панике пытаясь натянуть мокрые сапоги.

— Что ты, куда?

— Я должен!

— Но уже утро, ты устал, ты же не доедешь, в канаву свалишься, или еще что…

— Она там одна, понимаешь, — крикнул председатель, — совсем, совершенно одна! Я пошел!

И он захлопнул за собой дверь. Может, слишком резко, но жена поймет.

Бензина на дорогу должно было хватить, и председатель уже в который раз за эту ночь сел за руль. Уазик завелся не сразу, видимо, он тоже по-своему устал. А над кромкой леса уже разгоралась предрассветным золотом полоса облаков.

— Только не спать, не спать, — твердил он себе, пока уазик, покряхтывая на кочках, штурмовал нелегкую дорогу.

Уже подъезжая, председатель понял, что творится что-то неладное. Ворота были открыты нараспашку, безымянный черный кот и трехногий пес Болтун сидели вместе посреди дороги. Председатель выскочил из машины, вбежал во двор, потом — в дом.

— Нина Васильевна! Баба Нина, это я, Гриша! Да где же вы?

Но дом казался выстывшим и пустым. Ни записки, ни малейшего намека, словно бабка испарилась, только ее старые галоши стояли на крыльце как ни в чем не бывало.

Председатель забежал в сад, осмотрел все деревья, заглянул в сарай, в огород, в курятник — пусто. И тут его осенило. Он выбежал на дорогу, туда, где все еще сидел старый пес.

— Болтун, ты же знаешь, где твоя бабка? Ну же, родненький, веди!

Пес то ли тявкнул, то ли взвизгнул и, словно того и ждал, рванул, ковыляя на своих троих. А председатель, поскальзываясь на мокрой от росы траве, побежал за ним.

Болтун вывел его на берег озера. Над водой тонкой белесой вуалью трепетал утренний туман, а прямо в воде по колено стояла Нина Васильевна. Не оборачиваясь, она подняла руку и погрозила кому-то пальцем.

— Нина Васильевна, озеро отравлено! Идите ко мне, я отвезу вас в больницу, вам нужно провериться, яд мог попасть в организм…

— Не стоит, — спокойно проговорила бабка, неожиданно нежным и звонким голосом.
Председатель не обратил на это внимания и рванул с берега в воду, но тут бабка обернулась и крикнула:

— Стой! Гриша!

И он замер, внезапно разглядев посреди зыбкого тумана ее светлое, как цветок кувшинки, лицо. Нина Васильевна вздохнула, и этот вздох звучным эхом прокатился по озеру, как крик. Выцветший платок упал с головы, и председатель увидел, как чернеет и вытягивается коса, разглаживаются щеки, расправляется спина. Еще миг — и перед ним вместо бабки стояла девушка, почти девочка, с румянцем на щеках и зелеными, как озерная вода, глазами.

— Я все знаю, — проговорила она. — Не бойся, я тебе помогу. Только пообещай сделать то, что должен. Ну же, обещаешь?

— Да, — выдохнул он, — Нина Васильевна…

— Тшш-ш, — шикнула она и улыбнулась, — все будет хорошо.

И легонько качнулась назад. Темная, окутанная туманом вода поглотила ее без единого плеска, словно обняла. Председатель вздрогнул, ему показалось, словно его со всей дури огрели мешком по голове. Тогда он закричал и бросился в холодное молчаливое озеро.
Он искал ее долго, но так и не нашел ни тела, ни намека, ни даже пестрого платочка. И в конце концов, обессилев, вернулся на берег. Тихонько поскуливавший Болтун подбежал к нему и ткнулся теплым мокрым носом в ладони.

Солнце клонилось к закату, бросая оранжевые блики на воду, когда вдалеке послышался шум мотора. К тому времени председатель уже просто сидел на песке, закрыв лицо руками, бледный, в мокрой грязной одежде. Пес уже не скулил, просто сидел рядом, словно охранял.

— Григорий Иванович, что с вами?

— Все… хорошо, Костя. Все хорошо.

— Может лучше до фельдшера сгоняем? Жена ваша там совсем забеспокоилась. Говорит, жми, Костя, быстрее, как бы чего не случилось… Ой… Григорий Иванович! Смотрите, а рыба-то снова ожила! Даже не верится. Как так, буквально вчера вечером вся брюхом кверху была, я же сам видел. А теперь плавает себе как ни в чем не бывало.

И Костя подбежал к самой кромке воды, а потом и вовсе зашел по колено. Он показывал пальцем, пытался шутя поймать проплывавших мимо мальков, смеялся. Председатель сидел на песке, нахохлившись, как мокрый грач, и угрюмо молчал.

— А ты знаешь, Костя, — сказал он уже в машине, — я решил участок себе прикупить.

— Это пустырь, рядом который?

— Нет, здесь, в Сосновке. У моего деда дом стоял там, на краю поля, пасека рядом была… И зачем мой отец его продал? Что там от дома осталось? Сруб перебрать да крышу… печка-то стоит еще, поди.

— Давайте я вас сначала до фельдшера доставлю, — ответил Костя. — А там покупайте что хотите.

— Да, — выдохнул председатель, — сначала к фельдшеру, это я не спорю.

Он посмотрел в окошко на блестевшее вдалеке озеро и добавил:

— А потом я обязательно вернусь.

* * *

Куратор проекта: Александра Давыдова