Однажды по дороге домой Кру заметил человека, который, пыхтя, волочил тяжёлый чемодан по ступенькам, и подошёл, чтобы помочь.
Человек выглядел ужасно. Кожа, обвисшая на щеках мягкими складками, делала его похожим на старого пса. Усы, старомодно подстриженные щёточкой, побелели; нос бугрился воспалёнными порами и покраснел, белки глаз казались желтоватыми. Кру старался не смотреть ему в лицо, пока помогал протащить чемодан в лифт, а затем донести по невысоким ступенькам в нужный кондоминиум. Несколько раз он помогал женщинам носить тяжести — но другого мужчину выручал впервые.
— Что, хорош? — мужчина всё же заметил его взгляд, но, кажется, не обиделся. — Спасибо за помощь. Хотите, присядьте, передохните. Правда, тут пустовато. Я только переехал… Но могу предложить вам чая, воды, что там ещё умеет делать эта новая кухня.
— Не за что. — Кру моргнул и отвернулся. — Я бы выпил чая. Извините… Не хотел пялиться, просто я никогда ещё не видел…
— Смертника? — мужчина с деланной беспечностью махнул рукой. Рука была покрыта уродливыми коричневыми пятнами, и Кру замутило. — Ну, я тебя разочарую, сынок, — это слово, позаимствованное прямиком из антикварного кино, мужчина произнёс с нескрываемой иронией. — Я не смертник.
— Простите?
— Точнее, несостоявшийся смертник, — мужчина нажал на кухонную панель, которая тут же ожила и замигала, и хихикнул. — Я перестал делать инъекции сорок лет назад… Но в две тысячи двести девяностом к ним вернулся. Кстати, меня зовут Курт Клей.
Кру принял из рук нового знакомого чашку.
— Кру Гели-С.
— Да, да… — Курт сокрушённо покачал головой и сел на стул напротив Кру. — Тогда я принял твёрдое решение — прожить жизнь по-человечески, хе-хе… Я уже тогда понимал то, что сейчас начало доходить до всех.
Кру почувствовал холодок, приподнявший волосы на затылке.
— Что вы имеете в виду?
— Нейронные связи! — Курт, казалось, давно ждал возможности с кем-нибудь поговорить. — Мне следовало догадаться… Ведь я изучал этот вопрос. Вы знали, что знаменитый нейрофизиолог Соколов, когда читал лекцию, мог несколько раз поменять язык выступления? Он просто забывал, что начинал по-русски. Переходил на другие языки и сам того не замечал.
— Но почему?
— Старость, — Курт прикрыл глаза. — Нейронные связи становятся менее гибкими, вот и всё. Я из первого поколения. Конечно, тогда от такого предложения было невозможно отказаться. Бессмертие… Хе. Вот вам ваше бессмертие.
— Я не понимаю. — Кру медленно отставил чашку. Мелькнула мысль: «Дэй — тоже из первого поколения». — Но ведь старение остановлено. Умирание давно не…
— Это здесь ни при чём, Кру. Ваш мозг — хранилище информации. Самый мощный суперкомпьютер, созданный природой. Собственно, клетки мозга практически не старели и раньше — вы об этом не знали? И тем не менее место для хранения информации в нём строго ограничено… Как ни досадно. Когда-то это был, по сути… эксперимент. Риск, о котором все предпочли умолчать, а потом забыть. Рано или поздно директории переполнятся, и тогда… Можно сколько угодно продолжать колоть инъекции и менять себе сердца и селезёнки — памяти, разума этим не сохранить. Вы знаете, что один и тот же нейрон участвует во множестве нейронных ансамблей? Количество этих ансамблей ограничено. Рано или поздно они начнут конфликтовать друг с другом. И тогда воспоминания уйдут… Для начала. После дойдёт до навыков, приобретённых рефлексов.
— Если это всё так, — Кру почувствовал, что с трудом ворочает языком, — почему вы возобновили инъекции?
— Потому что я трус. — Курт широко улыбнулся, как будто гордился этим. — Я только надеюсь, что успею понять, когда сознание начнёт говорить мне «прощай»… И на этот раз не дам слабину.
— Спасибо за чай. — Кру с глухим стуком опустил на стол чашку. — Я… Пожалуй, пойду.
— Заходи ещё, сынок, — засмеялся Курт ему вслед. — И вспомни меня, когда об этом заговорят наконец в новостях.
2700 год
В новостях заговорили быстрее, чем он ожидал. Первое поколение уходило. Пугающе юные и улыбчивые, они забывали слова, названия, даты… Ряд центров обновления переоборудовали во временные приюты.
По-ви, навещавший отца в одном из них, вдруг разрыдался прямо на работе.
— Это ужасно. Почему? Ведь кто-то в порядке. Почему не он? — спросил он, по-детски размазывая слёзы по румяным щекам и глядя на склонившихся над ним Дэй и Кру так, как будто они знали ответ. — Он… Он не узнал меня. Я принёс ему его любимые книги, а он посмотрел мельком и отложил. Позвал по имени, а он будто и не услышал… А потом я понял, что… Мой папа меня не узнал… — По-ви снова разрыдался, и детское «папа», вырвавшееся у него, заставило горло Кру болезненно сжаться.
На следующий день он наконец убедил Дэй пойти в центр обновления.
Спек, непривычно угрюмый, злой, с обвисшими уголками губ — словно ушла та сила, что держала их поднятыми в дежурной улыбке, — вышел к Кру, пока Дэй одевалась в неокамере.
— Ей повезло, — буркнул он, и сердце Кру сделало кульбит. — Хороший мозг. Надолго хватит.
— Надолго?
Спек пожал плечами:
— Сорок, пятьдесят лет. Время от времени будет что-то забывать, да… Но в пределах нормы… Старой нормы.
— Пятьдесят лет, — голос Кру дрогнул, он с трудом сглотнул. — Так мало?
— Многим не достанется и этого, — Спек отвёл взгляд. — Если ваша подруга прекратит инъекции, она сможет прожить жизнь…
— Разве это жизнь? — Кру слышал свой голос будто издалека.
— То, что до бессмертия считалось жизнью, — Спек говорил монотонно. Его взгляд блуждал по стене, и Кру задумался: как долго осталось самому Спеку? Когда истечёт срок, отпущенный второму поколению, потом третьему, а после — ему самому?
Дэй неслышно появилась в дверях. Её лицо было белым, как бумага, и Кру понял: она всё слышала.
Медленно они вышли к площади Обновления. У фонтана, изображавшего первую камеру обновления, проповедник в белом костюме беседовал с восторженной паствой, и они подошли поближе.
— Они не ушли! — говорил он, энергично размахивая руками. Его редкая тёмная бородка трепетала по ветру, как флаг. — Они уснули и видят сон о лучшем мире. Они говорят — прекратить инъекции? Мы говорим — нет! Настанет день, когда будет найдено решение, и тогда лучшие проснутся! Проснутся для новой жизни! Проснутся для нового мира!
Толпа согласно взревела. Ладонь Дэй дрогнула в его руке. Кру показалось, что в первых рядах мелькнул По-ви, который уже несколько дней не появлялся в министерстве.
— Пожалуйста, — тихо сказала она, — давай уйдём. Давай пойдём домой.
2710 год
Дэй и Кру встретили новый год вместе. За окном полыхало пламя салюта, но они не слышали грохота, не видели огней. Свечи — антикварная редкость — мерно подрагивали язычками живого огня на полках, вода в бассейне волновалась мириадами массажных пузырьков. Дэй всего десять лет как перестала делать инъекции, но её лицо заострилось, а кожа стала грубее. Кру протянул руку и коснулся её щеки.
— У тебя ямочка. Вот здесь.
— Это не ямочка, — с трудом улыбнулась Дэй. Капли воды стекали по её груди и падали в бассейн. — Это морщина.
— Это не морщина. Это память о твоих улыбках.
— Как поэтично.
— Спасибо.
Некоторое время они молчали, а потом Дэй глубоко вздохнула и откинулась на валик махрового полотенца.
— Я перепрошла его.
— Что?
— Тест на родительство. Мне подтвердили разрешение.
Кру молчал. Даже при неровном пламени свечей он видел, что Дэй меняется. Её грудь была не такой высокой, как раньше, а лицо потускнело, как будто проступало сквозь дымку. В густых волосах появилась седина… И все же никогда прежде Кру не чувствовал такой пронзительной, щемящей нежности; никогда прежде он не любил её так, как теперь.
— Значит, решено, — сказал он и вдруг понял, что решил всё давным-давно — когда впервые её увидел. Уже тогда, когда они ещё думали, что впереди — вечность.
Пламя свечей дрожало, а вода лилась через край, пока они наконец не выбились из сил.
Перед сном он долго гладил её волосы, распластанные по подушке. Несмотря на прекращение инъекций, они оставались такими же мягкими, как раньше…
Собственные инъекции он прекратил несколько месяцев назад, и она ещё не знала об этом.
«Скажу, когда ребёнок появится, — подумал Кру. — И ещё успею её догнать».
Он погрузился в сон. Во сне не было ничего, кроме темноты, — густой, как бархат опустившегося занавеса.