Ричард Адамс вписал своё имя в историю литературы благодаря «Обитателям холмов» — уникальному «анималистическому фэнтези», где в роли приключенцев выступали кролики. Но если эту книгу у нас хорошо знают, то второй самый известный роман писателя до сих пор существовал в русскоязычном пространстве только в виде упоминаний. И вот свершилось: «Шардик» наконец-то переведён на русский. И, надо сказать, переведён отлично: как раз тот случай, когда во время чтения забываешь, что имеешь дело с иностранным текстом.«Шардик» начинается как ещё одна «книга о животных» — с описания лесного пожара, от которого спасается вся местная фауна во главе с огромным медведем. Но уже в следующей главе появляется человек — и роман превращается в мифологическую историю о встрече верующего с предметом своей веры. Потому что Кельдерек и его сородичи верят, что бог воплощается в облике гигантского медведя, и имя ему — Шардик.Конечно, иногда медведь — это просто медведь, и не все герои книги верят в божественную природу Шардика — многие просто считают эту веру «дикарским культом». В романе не происходит ничего сверхъестественного: все поступки медведя, в которых последователи культа Шардика видят божью волю и знамения, больше напоминают беспорядочные действия напуганного животного, пытающегося уйти подальше от людей, своих главных врагов. Тем более что на протяжении почти всей истории несчастный медведь тяжело ранен, болен либо голоден — не то состояние, в котором звери или люди совершают поступки, исполненные глубокого смысла.Но стоит посмотреть на медведя глазами Кельдерека или тугинды (верховной жрицы), как всё, что он делает, обретает высокий смысл. Причём этот смысл не в примитивных «добрых знаках», как решают ортельгийцы, давно мечтающие заново завоевать некогда принадлежавшую им империю. Мистически настроенные персонажи ищут в действиях Шардика некую высшую истину. Но она, согласно Адамсу, лежит далеко за пределами человеческого восприятия — вывод вполне в духе эпохи ньюэйдж, на заре которой был написан роман.Шардик оказывается не просто бессловесным персонажем или элементом антуража — он становится своего рода ключом к судьбам многих героев, дверью, ведущей их на путь познания. История самого Кельдерека наиболее показательна. В начале романа он деревенский простак, «Кельдерек Играй-с-детьми», которого никто не воспринимает всерьёз. Но рядом с Шардиком он обретает собственный голос, уверенность в своих словах — которая, однако, вскоре превращается в самоуверенность и гордыню. Его дальнейший путь — от короля-жреца Беклы до отверженного беглеца и, наконец, зрелого отважного мужчины, нашедшего свою любовь и дело всей жизни, — постоянно проходит как бы с оглядкой на Шардика. Кельдерек боится своего бога, страдает вдали от него, затем гневается на него и в конце концов символически принимает из его медвежьих лап ответственность за себя и за тех, кто слабее.

Свои отношения с Шардиком и у других персонажей — тугинды, всю жизнь ожидавшей его возвращения, жрицы Мелатисы, от страха сбежавшей из свиты медведя навстречу злоключениям, барона Ортельги, который некогда пострадал от встречи с медведем и теперь ненавидит всё, что связано с этими животными… Адамс пишет не о медведе, а о людях, воплотивших в звере «божью силу», которой на самом деле обладали сами.

О владыка Шардик, — мысленно взмолился он, — гордыня и неразумие привели меня в Беклу. Я горько сожалею о своей слепоте и обо всех страданиях, что ты претерпел от моих рук. Но не ради себя самого, а других ради я умоляю: не оставляй нас навсегда без истины, которую ты приходил явить нам.
Кельдерек

Стилистика романа соответствует его теме: Адамс пишет роман как древний эпос — неторопливо, велеречиво, не скупясь на многоступенчатые сравнения и метафоры. Читать «Шардика», конечно, легче, чем «Илиаду» или «Беовульфа», но куда сложнее, чем большинство современных фэнтези-романов. Есть риск заснуть на длинных описаниях или испытать недоумение, встретив очередной подробный рассказ о страданиях того или иного персонажа, — но это, скорее всего, от неумения современного читателя настраиваться на спокойный ритм повествования, дышащего плавно, как океанские волны.