Читаем книгу: Шеннон Макгвайр – «Миттельшпиль»

13 июля 12:00

7 минут на чтение

В издательстве «Дом историй» вышел роман «Миттельшпиль» писательницы Шеннон Макгвайр – обладательницы премии «Локус» и финалистки «Хьюго». Это первая книга цикла «Путешествие алхимиков», в которой рассказывается история двух близнецов, появившихся на свет благодаря могуществу тёмного алхимика Рида. Он и его последователи создали брата и сестру для того, чтобы обрести власть над священной Доктриной, а вместе с ней – и над всем миром. Близнецов Роджера и Доджер ждёт долгий и полный опасностей путь до Невозможного города, а читателя – интеллектуальная фантастика в лучших традициях Ли Бардуго и Эрин Моргенштерн.

Мы публикуем отрывок из самого начала романа, в котором Рид, успешно приведя в действие свой план, рассказывает о нём Конгрессу алхимиков.

Невозможный город Лента времени: 10:22 CST, 3 июля 1986 года.

Рид уже много лет не чувствовал себя так хорошо. Ли благополучно вернулась в комплекс, вся в мыле после встреч с узколобыми дураками, которые, хочется верить, после смерти будут полезнее, чем при жизни; три пары кукушат разделены, каждый ребёнок доставлен в новый дом, и все они будут расти в обычном мире с обычными родителями.

(Тот факт, что три из этих якобы «обычных» семей принадлежат ему телом и душой, не играет особой роли. Все они неудавшиеся алхимики, учёные, у которых было желание, но не хватило умения служить ему напрямую. Они будут изображать любовников — может быть, некоторые действительно друг друга полюбят — и преданно и заботливо растить плоды его экспериментов. Они учёные. Перед ними поставлена задача. Неудача — не вариант; в случае неудачи их тела отдадут на милость Ли, а те, кто хоть раз с ней встречался, никогда не пойдут на такой риск. Они почти у цели. Невозможный город будет принадлежать ему.)

Машина останавливается. Прежде чем открыть дверь, Рид поправляет воротничок рубашки. На месте сапфировых тонов и притягивающих взгляд рун теперь простая траурно-чёрная рубашка с воротником-стойкой, в которой он похож чуть ли не на священника. В отличие от его покойных инвесторов, Конгресс невосприимчив к красочным эффектам. С ними нужно обращаться более... деликатно.

(Асфодель перед смертью: Асфодель, словно феникс, вот-вот вспыхнет от силы собственного разочарования. «Они так уверены, что знают, что возможно, а что нет, что сами связали себе руки», — рычит она, и он может купаться в её ярости вечно, он готов помочь ей разрушить основы самого мироздания, если она пожелает. Она — единственная, кого он любит, единственная, кому он подчиняется, и единственная, о ком он будет горевать, потому что оба они знают, что ждёт их в следующей главе их жизни. Они оба знают, что держать нож придется именно ему.)

Рид ступает в зал, звуки его шагов гулко отдаются в застоявшемся воздухе. Как он и предполагал, его уже ждут.

Местные думают, что здесь какая-то церковь, хотя никто не может точно назвать конфессию или припомнить тех, кто приходит сюда на службы. Но форма у здания подходящая, и, когда местные проезжают мимо воскресным утром, на лужайке всегда стоят люди, одетые в строгие костюмы и скромные платья. Что это, если не церковь?

Иногда проще всего спрятать что-то на самом виду. Какая опасность может таиться в том, что так легко обнаружить?

Его встречают четверо. Рид внимательно их изучает, на губах у него улыбка, в сердце — желание убивать.

— Вижу, вы уже слышали новости, — говорит он. — А я шёл сюда, полагая, что сообщу магистру Дэниелсу нечто, что может его удивить.

— Магистр Дэниелс не станет тратить своё драгоценное время на таких, как ты, — отвечает один из них, бледный шепелявый человек с тонкими, едва заметными бровями.

— Я член Конгресса, не так ли? — Рид продолжает улыбаться, размышляя, отсутствуют ли у него брови от рождения или это результат неудачного эксперимента. В любом случае немного косметики — и вопрос с тусклым неестественным внешним видом был бы решён. — И имею такое же право предстать перед нашим главой, как любой из вас.

— Ты ступил на опасную почву, — говорит плотный солидный мужчина в тёмно-сером костюме, похожий на бизнесмена.

— Нельзя вмешиваться в естественное состояние Доктрины. Неужели смерть твоей наставницы ничему тебя не научила?

Рид всё так же невозмутимо улыбается.

— Ты не имеешь права говорить о той, чьё сердце вы разбили и чьи исследования презираете, хотя не стесняетесь пользоваться ими в своих интересах. Или ты сохранил юношескую стройность не благодаря её эликсиру жизни?

Мужчина краснеет и отворачивается. Рид делает шаг вперёд.

— Я поговорю с магистром Дэниелсом. Я сообщу ему, что воплотил Доктрину и даю Конгрессу последний шанс обеспечить мне положение и статус соответственно моим достижениям. Если мне откажут, я уйду от вас навсегда, но, когда движущие силы вселенной окажутся в моих руках, вы останетесь ни с чем. Я достаточно ясно выразился?

— Ты, как всегда, выражаешься абсолютно ясно, Джеймс.

Рид поворачивается.

Когда Асфодель Бейкер была молода, магистр Дэниелс уже был стариком: несмотря на то что её достижения смогли продлить ему жизнь, они не смогли повернуть время вспять. Сейчас он стар, бесконечно стар, и входит в ризницу церкви, которая вовсе не церковь, с задумчивой неспешностью человека, для которого дни, когда ему нужно было куда-то спешить, остались далеко позади. В отличие от остальных, одетых в строгие костюмы, на нём красная мантия магистра — одеяние на все времена и одновременно старомодное.

Если кто из Конгресса и понимает, как Асфодель, что значит произвести эффект, так это Артур Дэниелс. При виде этого человека улыбка Рида становится искренней. Пусть они находятся по разные стороны баррикад, но у этого соперника, по крайней мере, есть шарм.

(Асфодель перед смертью: Асфодель, словно кающаяся грешница со склонённой головой, распростёрта на полу и умоляет своего учителя понять, над чем она трудилась денно и нощно. Асфодель — глаза её полны слёз — молит этого старого дурака выслушать её, перестать видеть в ней только округлые формы и юное лицо и услышать её, потому что разве алхимия не учит использовать каждую из мириадов частиц всего сущего для создания лучшего мира? А отказ женщинам в праве входить в высшие эшелоны Конгресса только ограничивает их, заведомо преуменьшая то, чего они могут достичь. Но Дэниелс, старый дурак, отворачивается.)

— Так это правда? — спрашивает Дэниелс, делая осторожный шаг навстречу Риду. — Ты преуспел?

— Доктрина живёт, — отвечает Рид. — Она уже ходит среди нас, запертая в человеческом теле, податливая, молодая и глупая. Мой день настанет. Я могу быть вашим другом или врагом, но я её получу.

— Ты полагаешь, что сможешь её контролировать? Силу настолько грандиозную, что она может изменить само течение времени?

— Полагаю, я уже её контролирую.

Астролябия, вращение, перезапуск — о да, он будет её контролировать.

Вселенная в его власти.

Некоторое время Дэниелс молча смотрит на него, затем склоняет голову в знак признания.

— Что ж, тогда добро пожаловать домой, алхимик, тебе предстоит многому нас научить.

Остальные выглядят встревоженно, не в силах поверить в происходящее. Рид улыбается и, быстрым шагом пройдя через ризницу, преклоняет колени перед старейшим алхимиком. Когда рука Дэниелса гладит его по голове, ему кажется, будто его касаются пальцы мумии, древние, как пергамент, источающий могильный запах бальзамических масел.

— Верь в наше дело, и мы поведём тебя к свету, — говорит Дэниелс.

(Асфодель перед смертью, истекающая кровью на полу: на лице выражение странного торжества, будто она всегда знала, какой её ждет конец, будто она ждала его. Будто, проиграв, она каким-то образом выиграла. Это злит его, но уже слишком поздно. Она ушла, ушла, и, если это была её победа, она унесла её с собой в могилу.)

— И свет приведёт меня домой, — подхватывает Рид.

Он склонил голову, но втайне он ликует.

Он знает, что, когда они догадаются, будет уже слишком поздно, и Асфодель, которая из-за этих узколобых дураков, стоящих сейчас вокруг него, была вынуждена создать его, своего убийцу, будет отомщена.

Остаётся только ждать — и его кукушата расправят крылья, и вселенная будет в его руках.

Астролябия Лента времени: 10:22 CST, 3 июля 1986 года.

В кабинете никого; астролябия Асфодель продолжает вращаться. Планеты скользят по раз и навсегда установленным орбитам; звёзды из драгоценных камней вычерчивают траектории, точные, как на самих небесах. Они совершают оборот за оборотом, кружатся, порой проходя всего в нескольких миллиметрах друг от друга, но всё же не сталкиваясь, и кажется невозможным, что нечто настолько замысловатое, не связанное с реальным космосом, может существовать в физическом пространстве. Заглянув внутрь этого механизма, можно увидеть само время: дюйм за дюймом, день за днём он моделирует его, преобразуя в соответствии с ограниченным человеческим восприятием.

Когда астролябия замирает, пусть даже на мгновение, мироздание сотрясается. Когда она снова приходит в движение, время возобновляет свой ход.

Пока росток набирает силу, проходит слишком много дней, чтобы описывать каждый из них, поэтому астролябия вращается, круг за кругом, быстрее и быстрее; но вот семь лет позади, и Доктрина, распределённая между шестью телами, шестью потенциальными носителями, разбитыми на пары, в каждой из которых двое детей так далеко друг от друга, насколько позволяет география страны, — Доктрина становится достаточно зрелой, чтобы заявить о себе.

Невозможный город близко.

Если вы нашли опечатку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Издательство «Дом историй»

#отрывки #отрывок #Что почитать