В издательстве Азбука» вышел сборника Рафаэля Алоизиуса Лафферти «Дни, полные любви и смерти». С разрешения издательства мы публикуем рассказ «Девятьсот бабушек» в отредактированном переводе Д. Вознякевича.

Итак, его звали Серан Свайсгуд, и он был членом специальной команды по расследованию различных загадок и аномалий. И их команда находилась сейчас на огромном астероиде — Проавитусе, где жили странные аборигены, которых называли живыми куколками. Странными потому, что никто никогда не видел у них стариков, или умирающих. Даже, на худой конец, какое-нибудь кладбище нигде землянам не встречалось. Куда же уходят их старики?

Предисловие

Паттон Освальт

Древнейшая из всех древних бабушек знает, с чего началась Вселенная. Или не знает? К тому же она — да и все они — умеет жить вечно.

С помощью такой простой, но бесконечно манящей наживки Лафферти поймал на крючок своего «непростого» героя, космического джентльмена удачи по имени Серан Свайсгуд. Конечно, Серану, «Уполномоченному по Особым Аспектам», льстит воображать себя персонажем более утончённым и глубоким, чем его соратники, прочесывающие космос под грозными именами Гибельный Утёс или Гроза Пивных. Эти псевдонимы, по их мнению, помогают им наживаться на обитателях других планет. А вот Серан Свайсгуд — имя человека, охотящегося на добычу более… философскую, эзотерическую, глобальную.

Но именно эта глубокомысленная, претенциозная (и в итоге жестокая) погоня разрушает личность Серана куда быстрее, чем простые материальные желания его спутников. Знание — сила, но неутолённая жажда познать главную и непостижимую истину — смертельный яд для души.

Да, забыл сказать, что рассказ ещё и совершенно уморительный.

Девятьсот бабушек

Серан Свайсгуд был молодым многообещающим Уполномоченным по Особым Аспектам. Как и у всех Особистов, у него имелся пунктик — он просто помешался, пытаясь узнать: Каким Образом Все Началось.

Вся команда, кроме Серана, обзавелась суровыми прозвищами: Гибельный Утёс, Крепкое Колено, Снеси Гору, Кровавый Джордж, Пошёл Вон (когда Пошёл Вон говорит: «Пошёл вон», — глядишь, ты уже и пошёл), Кривой Путь. Считалось, что они ребята крутые, вот они и взяли себе крутые прозвища. Только Серан сохранил своё имя — к неудовольствию командира, Гибельного Утёса.

— Может ли стать героем человек по имени Серан Свайсгуд? — гремел он. — Почему ты не возьмёшь себе прозвище Покоритель Бурь? Звучит неплохо. Или Гроза Пивных, или Глубокий Шрам, или Меткий Нож? Ты даже не просмотрел весь список примерных имён.

— Я лучше оставлю своё, — как правило, отвечал Серан, и вот тут крылась его ошибка.

Новое имя иногда совершенно меняет человека. Именно это произошло с Кровавым Джорджем. Хотя густая поросль на его груди была результатом трансплантации, новое имя превратило его из мальчика в мужчину. Если бы Серан придумал себе удалое имя, вроде Грозы Пивных, кто знает, может быть, он смог бы избавиться от своей неуместной робости, а его восторженные порывы сменились бы достойными мужчины проявлениями силы и гнева.

Они прилетели на большой астероид Проавитус, прямо-таки звенящий от денег, которые можно было из него вытрясти. Крутые парни из Экспедиции знали своё дело. Они составили и подписали длиннейшие договоры на пергаментных, мягких, как бархат, свитках проавитян и на своих магнитных лентах. Они потрясли, увлекли и немного испугали легковесный народ, населяющий Проавитус. Наладилась мощная двусторонняя торговля, да такая, что можно позавидовать. К тому же здесь существовала бездна удивительных вещей, суливших небывалую выгоду.

— Тут каждый что-то обнаружил, кроме тебя, Серан, — добродушно рокотал Гибельный на третий день пребывания на астероиде. — Но даже Особист должен что-то разработать. Устав обязывает нас брать с собой кого-нибудь вроде тебя, чтобы придать всей затее культурный поворот. Все, что нам нужно, — это отхватить от свиньи кусок пожирнее, здесь нет секрета. Но вот

если при этом свиной хвост будет как-нибудь изящно повернут, значит мы сделали все возможное. А если этот поворот вдобавок принесёт прибыль, тогда и желать больше нечего. Скажем, ты в состоянии выяснить что-нибудь насчёт живых кукол? Они могут что-то значить в культурном и в рыночном отношении.

— Эти живые куклы, на мой взгляд, — часть чего-то более важного. На этом астероиде — целый комплекс неисследованных явлений. А ключом к нему может служить утверждение проавитян, что они не умирают.

— Я думаю, они умирают довольно молодыми, Серан. Все, кто тут крутится, молоды, а те, что не выходят из домов, ещё не стары, насколько я видел.

— Тогда где их кладбища?

— Похоже, они кремируют своих умерших.

— А где их крематории?

— Они могут развеивать пепел или вообще превращать останки в пар. Вероятно, они не почитают предков.

— Другие свидетельства демонстрируют, что вся их культура построена на чрезвычайном почитании предков.

— Ну вот и выясни все, Серан. На то ты и Уполномоченный по Особым Аспектам.

Серан поговорил с Нокомой — они оба работали переводчиками, оба разбирались в своём деле и понимали друг друга с полуслова. Нокому, вероятно, можно было отнести к женскому полу. У проавитян половые особенности были выражены слабо, но члены Экспедиции полагали, что навострились эти особенности различать.

— Ты не против, если я спрошу тебя кое о чем напрямик? — встретил её вопросом Серан.

— Конечно нет. Как же иначе я пойму, о чем ты хочешь узнать?

— Проавитяне утверждают, что не умирают. Это правда, Нокома?

— Как же не правда? Если бы они умирали, их бы не было и они бы не говорили, что не умирают. Шучу, шучу. Да, мы не умираем. Это дурацкая чужеземная привычка, и у нас нет причин перенимать ее. На Проавитусе умирают только низшие существа.

— Никто из вас не умирает?

— Ну да. Кто же захочет быть исключением?

— Но что вы делаете, когда становитесь очень старыми?

— Можно сказать, что уже почти ничего не делаем. Нам не хватает энергии. А у вас разве не так?

— Разумеется. А куда вы деваетесь, когда становитесь совсем старыми?

— Никуда. Мы тогда сидим дома. Поездки и путешествия — это для молодёжи и людей в расцвете сил.

— Попробуем с другой стороны, — сказал Серан. — Где твои отец и мать, Нокома?

— Путешествуют. Они совсем не старые.

— А твои дедушки и бабушки?

— Некоторые ещё выходят на улицу. А старшие остаются дома.

— Давай продолжим. Сколько у тебя бабушек, Нокома?

— Я думаю, что у меня дома девятьсот бабушек. Да, конечно, это совсем немного, но мы — младшая ветвь рода. В некоторых наших домах гораздо больше предков.

— И все эти предки живы?

— А как же ещё? Кто бы держал в своём доме неживых? Какие бы они тогда были предки?

Серан чуть не прыгал от возбуждения.

— Можно мне увидеть их? — взволнованно спросил он.

— Скорее всего, тебе не стоит видеть самых старых, — рассудительно ответила Нокома. — Такое зрелище может плохо подействовать на чужеземца, мы избегаем этого. Но несколько десятков ты, разумеется, сможешь повидать.

Тут Серану пришло в голову: возможно, он близок к тому, что искал всю жизнь. Он замер в предвкушении.

— Нокома, может быть, именно здесь кроется разгадка! — еле слышно прошептал он. — Если никто из вас не умер, значит весь ваш народ жив!

— Ну да, это похоже на задачку с яблоками. Если ни одного не взять, то все на месте.

— Но если самый первый из них ещё жив, значит им известно их происхождение! Они знают, как все началось! Неужели они знают? А ты знаешь?

— Нет. Я слишком молода для Ритуала.

— А кто знает? Знает ли кто-нибудь вообще?

— Да, все старики знают, как все началось.

— А кто у вас считается стариками? Сколько поколений назад нужно отсчитать?

— Десять, не больше. Когда у меня будет десять поколений детей, я тоже приму участие в Ритуале.

— В Ритуале?..

— Раз в год старики приходят к самым старым. Они будят их и расспрашивают, как все началось. И самые древние старики рассказывают им о самом начале. Это потрясающе! Они все просто покатываются от смеха. Затем старейшие снова укладываются спать — до следующего года. Вот так знание передаётся из поколения в поколение. Это и есть Ритуал.

Проавитяне не были гуманоидами. Ещё меньше они были «обезьяньими мордами», хотя именно так именовали их на своём жаргоне исследователи. Они были прямоходящими и носили одежду и покрывала. Предполагалось, что под одеждой их скрыты две ноги, но Гибельный говаривал: «Судя по тому, сколько мы о них знаем, они могут передвигаться хоть на колёсиках».

У них были удивительно пластичные руки, на которых, казалось, пальцы были везде. Они могли действовать с помощью инструментов или использовать руки как самые сложные инструменты.

Кровавый Джордж придерживался мнения, что проавитяне всегда в масках и что члены Экспедиции никогда не видели их лиц. Он говорил, что эти якобы лица на самом деле ритуальные маски и никто из людей никогда не видел проавитянина, разве что их удивительные руки, которые, возможно, и есть их настоящие лица.

Товарищи Серана встретили грубым весельем его попытки объяснить им, что он на пороге великого открытия.

— У нашего Серана опять приступ «как-же-все-это-началось», — насмехался Гибельный. — Старина, неужели ты никогда не перестанешь мучиться вопросом, что было прежде, курица или яйцо?

— Скоро я получу на него ответ, — ликовал Серан. — Мне предоставляется единственная в своём роде возможность. Выяснив, как начался вид проавитян, я пойму, каким образом начался любой другой вид. Все проавитяне ещё живы, даже самое первое их поколение.

— Просто невероятно, до чего ты легковерен, — застонал Гибельный. — Говорят, человек становится мудрым, когда начинает снисходительно относиться к дуракам. Боюсь, мне до этого не дожить.

Но два дня спустя Гибельный сам разыскал Серана и завёл с ним речь почти о том же. Видно, Гибельный немного подумал и кое-что разузнал.

— Ты, Серан, действительно Особист, ты наш парень, — сказал он, — но идёшь не в том направлении.

— То есть?

— Плевать, как это началось. Важно то, что это может не кончаться.

— Но я-то хочу докопаться именно до начала.

— Болван, как ты не понимаешь? Проавитяне обладают настолько редкими особенностями, что мы не знаем, чему они этим обязаны — науке, природе или своему дурацкому везению.

— Я полагаю, своей химии.

— Верно. Здесь органическая химия достигла совершенства. Проавитяне способны ускорить или замедлить любой процесс. Могут что хочешь отрастить или сжать, удлинить или раздвинуть. Большого ума я в них не вижу, похоже, все это они делают инстинктивно. Но ведь делают же! Вот если бы мы выучились у них, то стали бы королями врачевания во всех вселенных. Ведь сами-то они никуда не летают, у них мало внешних контактов. Их снадобья способны то ускорять, то тормозить жизненные процессы. Подозреваю, что проавитяне умеют сжимать клетки, да и мало ли на что ещё они способны!

— Нет, они не умеют сжимать клетки. Теперь ты несёшь ерунду, Гибельный.

— Не важно. Их штучки уже лишили смысла традиционную химию. Пользуясь их фармакопеей, человек никогда не умрёт. Ведь это твой конёк, верно? Только ты сидишь на нем задом наперёд. Проавитяне говорят, что не умирают.

— Похоже, они в этом уверены. Если бы они умирали, то первыми узнали бы об этом, так говорит Нокома.

— Как? У этих созданий есть чувство юмора?

— В какой-то мере.

— Но, Серан, ты не понимаешь, насколько это важно.

— Пока что я единственный, кто это понимает. Это значит, что, если проавитяне всегда были бессмертными, как они утверждают, самые старые из них до сих пор живы. От них я сумею узнать, как их вид — а возможно, все виды — произошёл.

Тут Гибельный уподобился умирающему бизону. Он рвал на себе волосы и чуть не открутил себе уши. Он топотал и бил копытом и ревел, как бык.

— Как это началось, не стоит выеденного яйца, дурак! Важно то, что это не кончается! — Он орал так громко, что эхо откликнулось. — Не стоит выеденного яйца, дурак!

Серан Свайсгуд отправился в дом Нокомы, но без неё и без приглашения. Пошёл, твёрдо зная, что её нет дома. Это было не очень порядочно, однако члены Экспедиции проходили специальную подготовку на этот счёт.

Он решил, что сам, без всяких наставников, лучше разузнает о девятистах бабушках, о так называемых живых куклах. Он выведает, чем занимаются старые люди, если они не умирают, и что они могут сказать о том, как появились на свет. Задумывая своё вторжение, он рассчитывал на присущую проавитянам учтивость.

Дом Нокомы, как и дома всех других проавитян, стоял на вершине большого пологого холма, Акрополиса Проавитуса. Аккуратные дома были построены из земли, они сливались с окружающим ландшафтом и почти не были заметны.

Серан поднялся по извилистым, выложенным плиткой тропинкам и открыл дверь, которую Нокома однажды показала ему. Он вошёл тайком и увидел одну из девятисот бабушек — бабушку, от которой не нужно было таиться.

Маленькая бабушка сидела и улыбалась. Они беседовали без большого труда, хотя не так легко, как с Нокомой, которая с полуслова понимала, что он хочет сказать. На зов этой бабушки пришла другая и тоже улыбнулась Серану. Эти две старушки были несколько меньше, чем более молодые, активные проавитяне. Старушки оказались добрыми и спокойными. В воздухе стоял лёгкий запах, довольно приятный, чуть печальный, навевающий сны, вызывающий неясные воспоминания.

— Есть ли здесь кто старше тебя? — напористо спросил Серан.

— Да, их много, много, кто знает — сколько… — ответила бабушка.

Она созвала других бабушек и дедушек, ещё старше и меньше, чем она сама. Они были вдвое меньше обычного активного проавитянина — маленькие, улыбчивые, сонные.

Теперь Серан знал, что проавитяне не носят масок. Чем старше они были, тем яснее в их лицах читались характер и интерес к окружающему. Сомневаться можно только относительно молодых активных проавитян. Никакой маске не под силу выразить спокойствие и улыбку стариков. Эта необычного строения ткань и была их настоящими лицами. Такие старые и такие дружелюбные, такие слабые и сонные — их набралось не меньше дюжины поколений, и чем старше они были, тем меньше.

— Сколько же лет самому старшему из вас? — спросил Серан у бабушки, той, которую встретил первой.

— Мы все считаем себя ровесниками, потому что все вечны, — объяснила ему бабушка. — На самом деле это не так, но спрашивать, сколько кому лет, не принято.

— Вы, конечно, не представляете, каков из себя омар, — сказал Серан, вздрагивая от возбуждения, — но его можно спокойно сварить заживо, если нагревать воду медленно. Он не впадает в панику, потому что не понимает, когда температура становится критической. Здесь со мной происходит примерно то же. События развёртываются постепенно, и моя доверчивость не бьёт тревоги. Мне грозит опасность поверить во все, что с вами связано, если я буду узнавать об этом понемногу. А именно так и случится. Я верю, что вы здесь и что вы здесь только для того, чтобы я увидел и коснулся вас. Хорошо, пусть я сварюсь, как омар, но не уйду. Есть ли ещё кто-то старше присутствующих здесь?

Первая бабушка сделала Серану знак следовать за ней. Они стали спускаться по пологому пандусу ниже уровня пола. Должно быть, они уже оказались под землёй.

Живые куклы! Целые ряды их сидели на полках, а некоторые на маленьких стульчиках в нишах. Действительно, размером с куклу, их здесь было несколько сот.

Многие просыпались при их появлении. Других можно было разбудить, заговорив с ними или дотронувшись до плеча. Они были невероятно стары, но неизменно доброжелательны и приветливы. Они улыбались и сонно потягивались, но не как люди, а как очень старые куклы. Серан обращался к ним, и они на удивление хорошо понимали его.

«Омар, омар, — думал Серан, — температура подходит к критической точке! А он почти не ощущает разницы. Если сейчас положиться на свои ощущения, можно свариться в собственной доверчивости».

Теперь он знал, что живые куклы действительно существуют и что они и есть живущие ныне предки проавитян.

Многие из этих маленьких существ тут же засыпали. Моменты бодрствования были кратки, но и сон длился не дольше. Несколько этих живых мумий просыпались по второму разу, пока Серан находился в комнате, просыпались, освежённые очень недолгим сном, и были готовы продолжать разговор.

— Вы невероятны! — воскликнул Серан, и все эти существа мал мала меньше заулыбались и засмеялись в знак согласия.

Конечно, невероятны. Все добрые создания везде невероятны, а если множество их собралось в одном месте? Но Серан был ненасытен. Ему было мало этой комнаты, полной чудес.

— Я должен пройти до конца! — алчно воскликнул он. — Где у вас те, кто ещё старше?

— Здесь те, кто старше, и те, кто ещё старше, и те, кто намного старше, — сказала первая бабушка, — но, может быть, умнее не стремиться стать слишком умным. Ты видел достаточно. Старики любят спать. Давай вернёмся.

Вернуться, уйти отсюда? Серан не мог. Он видел проходы и пандусы, ведущие вниз, в самую сердцевину холма. Перед ним и под его ногами лежал целый мир — и кто остановит его? Уж не куклы и существа ещё меньше кукол.

Гибельный однажды назвал себя старым пиратом, который упивается ароматом своего богатства. А Серан чувствовал себя начинающим алхимиком, который вот-вот обнаружит философский камень.

Он спускался по пандусу сквозь столетия и тысячелетия. Лёгкий запах, едва ощутимый наверху, стал заметнее — усыпляющий, полузабытый, улыбчивый, печальный. Так пахнет само Время.

— Есть ли здесь кто старше тебя? — спросил Серан крошечную бабушку, держа её на ладони.

— Настолько старше и настолько меньше, что я могла бы держать кого-нибудь из них на ладони, — ответила бабушка на простом старинном наречии проавитянского языка, которое Серан немного знал от Нокомы.

Серан шёл сквозь комнаты, а наполнявшие их создания становились все старше и все меньше. Теперь-то он точно был сварившимся омаром. Ему пришлось поверить: ведь он видел и чувствовал все это. Бабушка размером с воробья улыбнулась ему, кивнула и сказала, что здесь есть и те, что гораздо старше её, а сказав, снова заснула. Серан положил её назад, в нишу стены, похожей на улей, где были тысячи других поколений всё меньшего размера.

Конечно, теперь он уже покинул пределы дома Нокомы. Он находился в сердцевине холма, на котором стояли все дома проавитян. Здесь были предки каждого жителя астероида.

— Есть ли здесь кто старше тебя? — спросил Серан малюсенькую бабушку, которую держал на кончике пальца.

— Старше и меньше, — ответила она. — Но ты почти добрался до конца.

Она уснула, и он тихонько положил её на место. Чем старше они были, тем больше нуждались в сне.

Он спустился ниже, под основание холма, сейчас он находился в вырубленных в твёрдой породе коридорах, но их не могло быть много, и они не уходили вглубь. Вдруг он испугался: а если эти создания окажутся так малы, что он не сможет разглядеть их или поговорить с ними и не узнает тайну начала?

Но разве Нокома не говорила, что эту тайну знают все старики? Говорила. Но он хотел услышать её от самого старого. Он узнает её, так или иначе.

— Кто здесь самый старший? Это конец? Это начало? Проснитесь! Проснитесь! — восклицал Серан, убедившись, что попал в самую нижнюю, самую древнюю комнату.

— Это Ритуал? — спрашивали те, кто проснулся. 

Они были меньше мышей, но чуть больше пчёл.

— Это особый Ритуал, — заявил им Серан. — Расскажите мне, как все это было в самом начале.

Раздался звук — слишком слабый, слишком неопределённый, чтобы называться шумом. Словно рассмеялся триллион микробов. Это веселились крошечные существа, проснувшиеся ради большого праздника.

— Кто из вас старше всех? — командовал Серан, их смех раздражал его. — Кто старше всех, кто самый первый?

— Я старше всех, я последняя бабушка, — весело произнесла одна из них. — Все остальные — мои дети. Ты тоже из моих детей?

— Разумеется, — сказал Серан, и, услышав это, бесчисленные проавитяне издали недоверчивый смешок.

— Тогда, наверное, ты последний мой ребёнок, ведь ты не похож на других. Если это так, возможно, в конце будет так же забавно, как и в начале.

— А как все было в самом начале? — простонал Серан. — Ты была первой. Ты знаешь, как появилась на свет?

— Ну да, конечно! — рассмеялась последняя бабушка, и веселье маленьких существ вокруг усилилось.

— Как все началось? — спросил Серан, дрожа и подпрыгивая от волнения.

— Это была такая забавная шутка, с неё-то все и началось, такая смешная, — чирикала бабушка, — что ты просто не поверишь. Просто шутка.

— Скажи мне, что это за шутка. Расскажи мне эту космическую шутку, создавшую ваш вид.

— Скажи сам, — звенел колокольчиком голос бабушки. — Ты сам часть этой шутки, если ты — один из моих детей. Ох, до чего смешно. Невероятно! Чудесно проснуться, посмеяться вволю и опять уснуть.

Его жгло разочарование. Ведь он почти у цели, и вдруг ему мешает какое-то хихикающее насекомое!

— Не засыпай! Скажи мне сейчас же, как это началось! — пронзительно крикнул Серан. Он держал последнюю бабушку большим и указательным пальцем.

— Сейчас не Ритуал, — возразила бабушка. — Ритуал — это когда ты три дня пытаешься догадаться, что это, а мы смеёмся и говорим: «Нет, нет, это вдесятеро забавнее. Попробуй ещё раз».

— Я не стану угадывать три дня! Говори сейчас же, или я раздавлю тебя, — пригрозил Серан дрожащим голосом.

— Ну и ну! Сомневаюсь, что ты так поступишь, — спокойно сказала последняя бабушка.

Любой из крутых парней Экспедиции непременно так бы и сделал — раздавил бы её, а потом ещё и ещё кого-нибудь из этих существ, пока они не раскрыли бы своей тайны. Если бы Серан выбрал себе крутое прозвище и оно преобразило его личность, он тоже поступил бы так же. Если бы он был Грозой Пивных, он бы сделал это не колеблясь. А вот Серан Свайсгуд не мог.

— Скажи мне! — умолял Серан. — Всю жизнь я пытаюсь выяснить, как это началось, как что-то началось. А ты знаешь!

— Мы знаем. Ох, как смешно это началось! Так забавно! Так глупо, нелепо, так причудливо! Никто не может угадать, никто не верит.

— Скажи! Скажи мне! — истерически кричал Серан.

— Нет, нет, ведь ты не мой ребёнок, — сдерживая смех, сказала последняя бабушка. — Это слишком смешно, чтобы рассказывать чужеземцу. Мы не можем оскорбить чужеземца, поведав ему такую смешную, такую невероятную вещь. Чужеземец может умереть. Зачем мне иметь на совести умершего от смеха чужеземца?

— Скажи мне! Оскорби меня! Пусть я умру от смеха!

Но Серан чуть не умер, рыдая от терзавшего его разочарования, а миллион существ размером с пчелу смеялись, ахали и хихикали.

— Ох, как же смешно это все началось!

Они смеялись и смеялись. И продолжали смеяться… пока Серан Свайсгуд не стал плакать и смеяться одновременно, не выбрался оттуда и не побрёл к своему кораблю, все ещё смеясь. В следующем путешествии он уже назывался Меченным Молнией и сумел в течение девяноста семи дней побыть королём премилого островка в галактике Боде, но это уже совсем другая, совсем не такая смешная история.

Послесловие

Энди Дункан

Рассказ «Девятьсот бабушек» я впервые прочитал в сборнике «The Norton Book of Science Fiction», составленном Урсулой Ле Гуин и Брайаном Эттебери при участии Карен Джой Фаулер. Эта антология, как оказалось позже, сыграла очень важную роль в моей профессиональной жизни. Книга вышла осенью 1993 года, я тогда учился на первом курсе аспирантуры по литературному творчеству в Университете Северной Каролины. Не могу сказать, что купил её сразу же. Но в январе 1994-го я впервые пошёл на семинар к лауреату премии «Небьюла» Джону Кэсселу. Он долго смотрел на мою рукопись, которую уже прочитал, потом перевёл взгляд на меня, потом опять на рукопись и наконец изрёк: «У литературы такого рода долгая и очень интересная история, и вы, молодой человек, — часть этой истории, знаете вы об этом или нет».

С этого дня Кэссел стал моим «сэнсэем». Именно по его совету я купил «нортоновскую» антологию — настоящий сундучок с сокровищами, содержимое которого шепчет начинающему писателю-фантасту: «Пиши все, что взбредёт тебе в голову, лишь бы это было странно и необычно». Тем летом я поехал на семинар писателей «Кларион-Уэст» и в качестве мотивирующего чтива взял с собой две толстые книги, одной из которых была «нортоновская» антология. (Вторая, к слову, — «Авессалом, Авессалом!» Уильяма Фолкнера, но к ней меня никогда не попросят написать предисловие или послесловие.)

Из всего представленного в антологии особенно мне в душу запал рассказ «Девятьсот бабушек». Во вступлении к книге Урсула Ле Гуин пишет о склонности писателей-фантастов превращать метафору в литературную реальность, и в рассказе Лафферти в точности описывалась одна из основополагающих метафор, усвоенных мною ещё в детстве, когда я жил в сельском доме в Южной Каролине. Меня учили почитать предков — длинную их вереницу, уходящую в прошлое, и чем дальше, тем меньше они становились из-за расстояния. Их тайны и знания тщательно оберегались, и, продираясь сквозь дебри последних годов XX века, я словно слышал их тихие голоса, журчащие, как вода в ручье; я был почти уверен тогда, что они смеются. Более того, самые значимые из моих предков — проводники культуры и в особенности языка — были женщины. Незабываемые «живые куклы» планеты Проавитус (как мне сказали, в переводе с латыни «proavitus» значит «предки») — воплощение знаменитой фразы Фолкнера из «Реквиема по монахине»: «Прошлое не бывает мертво. Оно даже не прошлое».

Перечитав сейчас рассказ Лафферти, я всерьёз задумался о судьбе проавитян. Что происходит с ними в промежутке между двумя последними фразами? «Пользуясь их фармакопеей, человек никогда не умрёт», — говорит Гибельный Утёс, который спит и видит свою команду «королями врачевания». Сможет ли «легковесный народ» пережить вмешательство Утёса в свою органическую химию? Не забывайте, что Лафферти — уроженец Оклахомы, штата, отнятого у коренного населения усилиями энного числа Гибельных Утёсов. И над многими произведениями писателя, словно тень, нависает история эксплуатации коренного населения Северной Америки; это, как и язык индейцев, главная и неизбежная тема его великого романа «Окла Ханнали».

Я уверен: Лафферти точно знает, что случится с проавитянами, но избавляет читателя от этого знания, переводя разговор на «совсем другую, совсем не такую смешную историю». Как сказала бы древнейшая бабушка, «это слишком смешно, чтобы рассказывать чужеземцу»; вот и Лафферти не хотел «оскорбить чужеземца, поведав ему такую смешную, такую невероятную вещь».