Дмитрий Николов «У кургана»

— Думаю, всё дело в том, что существуют два настоящих языка — язык мёртвых и язык живых. Поэтому мы, жившие в разные столетия, понимаем друг друга, но уже не можем понять ныне живущих. А они не могут понять нас. Даже если я сейчас приглажу свой ветхий китель, начищу облупившиеся носки сапог, распушу плюмаж и выйду к этим людям с речью на чистейшем французском, они лишь разбегутся в ужасе. Что и говорить о вас, царь, а тем более о нашем экзотическом друге. Единственный язык, который доступен и живым, и мёртвым, — язык страха. Мы боимся, что они раскопают наши полуистлевшие кости, а наши противники, вполне вероятно, испугаются, когда узнают, что мы решительно против этого. Вечером они, как обычно, соберутся на опушке у костра. Я предлагаю окружить их там и взять тёпленькими!

Скифский царь Таргитай в задумчивости теребил курчавую бородку. Лохматый неандерталец Головатый, сидящий рядом, молчал, глядя в закат. Отсюда и вправду открывался великолепный вид. Пшеничное поле, раскинувшееся между опушкой леса и узкой быстрой речушкой, разноцветье да разнотравье у покатых склонов древнего кургана, на вершине которого расположились призраки.

— Нет, вы вольны повременить, — вспыхнул драгун, — но, когда они доберутся до моих косточек, лишь немного прикрытых травой, вам придётся давать отпор уже вдвоём. Потом, зарывшись глубже, они доберутся до вашей богатой усыпальницы, царь, а следом дороются до нашего угрюмого предка.

— Не знаю, стоит ли оно того, Жерар. — Таргитай нахмурился. — Курган, поле, лесок да речка — вот и вся моя теперешняя жизнь. Я иду по этому полю, но трава не щекочет мне ног. Я тщусь вдохнуть воздух, но сам становлюсь легче воздуха. Я опускаю руки в реку, но не чувствую её быстрого бега. Я смотрю в отражение воды и не вижу ничего. Пытаюсь вспомнить, что было вчера, и не могу. Дни здесь текут, как вода. Только увидев людей, я на мгновение вспоминаю, кем был когда-то, но эти воспоминания ускользают, как облака, не задерживаясь даже на мгновенье.

— Ну хоть вы-то, месье Головатый, образумьте его! — Драгун вскочил и принялся расхаживать из стороны в сторону, отчаянно жестикулируя. — Мы ведь неплохо поладили с вами обоими. Мне казалось, вам нравятся мои байки и наши ежевечерние пустотолки. Что может быть веселей, чем подглядывать за селянками, пришедшими искупнуться, а потом до смерти их напугать? Что может быть слаще, чем наблюдать этот дивный пейзаж, не нуждаясь в отдыхе, еде и питье? Скажите, как на духу, разве плохо мы тут соседствуем, а?

— Плохо, — буркнул неандерталец. Он пожевал мясистыми губами, точно хотел продолжить, объяснить, но не смог подобрать слов и умолк снова.

— А может быть, нужно дать им сделать то, что они собираются? — в тихой задумчивости, будто обращаясь к себе самому, проговорил Таргитай. — Пусть откроют наши косточки, отвяжут последнюю нить, что держит всех нас здесь. А там будь что будет.

— А если будет только хуже, царь? — Жерар явно не хотел сдаваться. — Ну если всё-таки скрежет зубовный, геенна огненная. Или ещё чего похуже…

— Например?

— Ну-у-у… Вообще ничего.

— А по-вашему, это так плохо?

— А по-вашему выходит, хорошо? — взвился драгун. — Лучше, чем любоваться закатами и слышать пение птиц?

— Я понимаю вас, Жерар, вы молоды и горячи, — грустно усмехнулся Таргитай, а чуть поодаль в такт зашёлся хриплым не-то-смехом-не-то-кашлем Головатый, — только вы не думали, что всё это может опостылеть, если побудете тут с моё? Что вы перестанете различать закаты и рассветы, а птичье пенье сольётся в тоскливое комариное жужжание, потеряв свою утончённую прелесть?

— По мне, так лучше ничего особенного, чем ничего вообще, — буркнул драгун и развернулся, чтобы уйти.

— Не обижайтесь, Жерар, я не хотел вас обидеть. Просто не уверен, что мы со своей бестелесностью одолеем толпу мужчин, вооружённых мотыгами, — это всё-таки не робкие селянки.

— О, уверяю вас, я побывал на десятках баталий и ещё вчера провёл рекогносцировку. Диспозиция великолепна. Мы занимаем господствующую высоту. Пускай у нас нет артиллерии и доброго драгунского полка, но, если будем действовать слаженно, мы просто обречены на успех. Мы с вами, Таргитай, будем наступать с поля, вы от кургана, я беру на себя дорогу, ведущую в село, а наш звероподобный друг перекроет путь отступления к их биваку в лесу. Нужно только дождаться, когда они охмелеют. И тогда мы поднимем такой вой, такой ветер… Заставим колыхаться деревья и травы, а после явимся им в своём трагическом посмертии и погоним их к реке, чтобы они утопли на переправе! — Жерар размахивал в воздухе невидимой саблей и подскакивал на месте. — Один слаженный удар сулит нам, пусть и на время, спокойную жизнь.

— Разве это жизнь, Жерар? — горько усмехнулся царь. — Впрочем, я не хочу отнимать у вас радость надежды…

— Если Жерар — сильный воин, то почему здесь лежит один? — неожиданно вклинился Головатый, но прежде, чем француз успел вспыхнуть, слово снова взял Таргитай.

— Я согласен выступить бок о бок с таким мужественным воином, однако предлагаю не торопиться. Для начала давайте проследим за нашими противниками, изучим их повадки поближе. Это будет удобно сделать вон из того орешника.

Когда троица, тихо шурша ветвями, укрылась в кустах, археологи уже собирались у костра. Звенели эмалированные тарелки, консервный нож вспарывал банки с килькой, сало шипело над язычками пламени. В воздухе расплывалось многоцветье запахов. Кто-то настраивал гитару, перебирая струны. Смеялись о своём, сбившись в кружок, девушки. Ухали оземь охапки принесённых дров. Трещал костёр, сопели угли.
Потом центробежная сила празднества закружила всех, чтобы собрать уже вокруг костра. Из потёртого вещмешка появлялись с приятным звяканьем одна за другой бутылки и разливались посолонь. Несколько раз опорожнялись и наполнялись заново кружки, еда накалывалась из общей миски и тут же с приятным чмоканьем проглатывалась.

— Так славно гусарят, право слово, неловко отвлекать. — Жерар заёрзал, сглотнул несуществующую слюну. — Хоть сгнили мои потроха, а кажется вот-вот заурчат. Готов поклясться, что в этих кружках не вода. Вот, помню, мы с полком пировали после Аустерлица! Выпили по ведру вина, не меньше. Гарцевали, рубили яблоки на лету, наряжали свиней в австрийскую форму… После поймали козу да зажарили её целиком — я так и проснулся с недоглоданной костью в руке!

Пока драгун предавался воспоминаниям, бородатый парень в выцветшем «комке», долго и тщательно настраивавший гитару, начал играть. Без предисловий и тостов. Заставив одним перебором замолчать самых говорливых. И играл, не переставая, одну песню за другой. Звонкий голос разносился по всей округе, вплетался в травы, становился рябью на воде, щекотал бубен нависшей над курганом луны. А потом к нему присоединились все сидевшие у костра. Один, другой, третий — их голоса сливались, как притоки, впадающие в большую реку; от этого река раздавалась, точно в половодье, становясь всё шире, захлёстывая весь видимый мир, подчиняя себе все прочие звуки — свирели кузнечиков, шум ветвей, далёкое совиное уханье.

— Как он поёт… — с грустью в голосе протянул Таргитай. — Помню. Теперь помню. Песни на привале, которые подхватывало всё кочевье в тысячу шатров. Песни, с которыми шли на смерть воины, запрыгивая в седло. Песни, которые пела моему сыну кормилица…

Призраки жадно вглядывались в лица, по которым плескались отсветы живого пламени. Они видели, как сплетаются, обретая долгожданный покой, руки, как бушлаты делятся на двоих, прижимая юношей и девушек друг к другу. Наконец нашлись первые смельчаки — парочка неразлучников вспорхнула с места и направилась, полуобнявшись, в сторону лагеря, переглядываясь и перешёптываясь.

— Ведёт, смотри! — Головатый показал пальцем на удаляющуюся в лес парочку. — Совсем как моя… Моя… — голос его дрогнул.

Таргитай посмотрел на неандертальца — глаза у того были на мокром месте, — затем на притихшего драгуна, жующего завиток пышного уса.

— Пойдёмте домой, друзья, — слышно нам будет хорошо и оттуда. Посидим, посмотрим напоследок на звёзды. Мы вспомнили сегодня, что такое жизнь, а значит, нам нечего бояться смерти.

Отошедший по нужде к ореховому кусту паренёк увидел лишь рябь, побежавшую по пшенице, посеребрённой лунным светом, в сторону молчаливого величественного кургана.

* * *

Куратор проекта: Александра Давыдова