В сети впервые опубликовали неизданное стихотворение Набокова о Супермене. Мы его перевели

Литературный портал The Times Literary Supplement (литературное приложение Times) опубликовал ранее нигде не издававшееся стихотворение Владимира Набокова, посвящённое… Супермену! Называется оно The Man of To-morrow’s Lament.

У произведения интересная история. В нём описываются переживания Человека из стали по поводу того, что он не может иметь детей от Лоис Лейн. Сам Набоков познакомился с комиксами о Супермене благодаря сыну, который любил эти истории. В июне 1942 года, спустя всего пару лет после прибытия в США, он отправил стихотворение редактору The New Yorker Чарльзу Пирсу. Писатель посетовал, что английский язык пока для него в новинку и потому середина стихотворения получилась «проблемной». Пирс отказал Набокову в публикации.

В итоге стихотворение отыскал в папке в библиотеке Йельского университета литератор Андрей Бабиков.

Пирс и представить себе не мог, что отказал в публикации, возможно, первого стихотворения о Супермене, которое в итоге нигде не появилось. Он также не мог предвидеть, что его автор, «написавший довольно замечательные вещи», к концу 1950-х станет знаменитым по всему миру писателем, будоражащим умы проницательных читателей и ценителей искусства, и потерянное стихотворение 1942 года станет одной из недостающих страниц его творческой биографии.

Андрей Бабиков, литератор

Бабиков предполагает, что Набокова вдохновила обложка комикса Superman № 16, на которой Кларк Кент и Лоис Лейн в парке смотрят на статую Супермена. Писатель даже включил в произведение фразу «Oh, Clark … Isn’t he wonderful!?!».

Оригинал

The Man of To-morrow’s Lament

I have to wear these glasses — otherwise,

when I caress her with my super-eyes,

her lungs and liver are too plainly seen

throbbing, like deep-sea creatures, in between

dim bones. Oh, I am sick of loitering here,

a banished trunk (like my namesake in «Lear»),

but when I switch to tights, still less I prize

my splendid torso, my tremendous thighs,

the dark-blue forelock on my narrow brow,

the heavy jaw; for I shall tell you now

my fatal limitation … not the pact

between the worlds of Fantasy and Fact

which makes me shun such an attractive spot

as Berchtesgaden, say; and also not

that little business of my draft; but worse:

a tragic misadjustment and a curse.

I’m young and bursting with prodigious sap,

and I’m in love like any healthy chap —

and I must throttle my dynamic heart

for marriage would be murder on my part,

an earthquake, wrecking on the night of nights

a woman’s life, some palmtrees, all the lights,

the big hotel, a smaller one next door

and half a dozen army trucks — or more.

But even if that blast of love should spare

her fragile frame — what children would she bear?

What monstrous babe, knocking the surgeon down,

would waddle out into the awestruck town?

When two years old he’d break the strongest chairs,

fall through the floor and terrorize the stairs;

at four, he’d dive into a well; at five,

explore a roaring furnace — and survive;

at eight, he’d ruin the longest railway line

by playing trains with real ones; and at nine,

release all my old enemies from jail,

and then I’d try to break his head — and fail.

So this is why, no matter where I fly,

red-cloaked, blue-hosed, across the yellow sky,

I feel no thrill in chasing thugs and thieves —

and gloomily broad-shouldered Kent retrieves

his coat and trousers from the garbage can

and tucks away the cloak of Superman;

and when she sighs — somewhere in Central Park

where my immense bronze statue looms — «Oh, Clark …

Isn’t he wonderful!?!», I stare ahead

and long to be a normal guy instead.

Перевод

Печаль Человека Завтрашнего Дня

Я на неё любуюсь сквозь очки,
иначе портят вид супер-зрачки:
и лёгкие, и печень видно мне —
пульсируют, как осьминог на дне,
между костями. Изгнан в этот мир,
как тёзка Кент, о ком писал Шекспир,
я вовсе не горжусь, надев трико,
могучей грудью, крепким кулаком,
игривым чубом выше синих глаз,
поскольку должен я признать сейчас
мой роковой предел… Не в том он, как
Фантазию удерживает Факт,
который мне не даст обрушить гром
на тихий Берхтесгаден; и не в том,
как в армии я службу пропустил,
а в горестном неравновесьи сил.

Я молод, соком жизни наделён
и, как нормальный юноша, влюблён –
но должен своё сердце я смирить,
иначе в браке я могу убить.
В порыве страсти я бы, как вулкан,
разнёс невесту, номер, ресторан,
ещё один, поменьше, за углом,
пяток машин — и, дай бог, всё на том.

А коль она переживёт ту ночь —
каких родим мы сына или дочь?
Какой кошмар явиться может нам,
размазав акушеров по стенам?
В два года он начнёт крушить столы,
ломать ступени, пробивать полы,
в четыре будет он на дно нырять,
в пять лет — в горящей топке отдыхать,
к восьми начнёт считать он поезда
игрушками, а к девяти годам
врагов моих на волю пустит он,
я с ним сражусь — и буду побеждён.

Вот почему, летая в небесах,
в плаще, трико и боевых трусах,
ловя воров, я остаюсь угрюм
и хмуро надеваю свой костюм,
чтоб появился вновь верзила Кент
и плащ убрал великий Супермен.
Когда она у памятника мне
в Центральном парке шепчет в тишине:
«О, Кларк, он просто чудо!», я молчу.
Всю жизнь таким, как все, я стать хочу.

Перевёл Александр Гагинский